Книга Нелюбый, страница 112 – Ксения Скворцова

— Кажется, моя. Ей бы надо быть, да всё же нет, не она!

Это было так несправедливо! Он подыгрывал им, мучая Мстишу!

Краска прилила к лицу Мстиславы, и она снова коснулась щеки Ратмира. Взглянув в зеркало третий раз, он, наконец, широко улыбнулся.

— А вот теперь признаю, моя! Точно, моя! — крикнул он, целуя Мстиславу в ответ, заставляя гостей загудеть и захлопать в ладоши.

Сваха трижды обвела вокруг молодых платком, а потом стала осыпать их хмелем, а девушки весело запели:

Хмель ты мой, хмелинушка, яровой,

Ратмир Любомирович — княжич молодой!

Во двор едя, что кленовый лист стелется,

Он своею Мстиславой хвалится:

— Вот, друг ты моя, Мстиславушка, ягодка!

Ох, будешь ли меня, дружка, любити,

Ох, будешь ли мою шубочку носити?

— Изношу я твою шубочку зимою,

Ох, раннею да вечернею зарёю.

Мстишу и Ратмира отвели на почётное место, и Хорт принялся распоряжаться, устраивая гостей. Когда все были рассажены, а стольники и виночерпии позаботились о том, чтобы у каждого было полно и блюдо, и чаша, воевода обратился с поклоном к Любомиру и Радонеге:

— Батюшка князь, матушка княгиня, пожалуйте хлеб-соль началовать!

И пошло застолье. Перед Мстишей и Ратмиром стояли лишь хлеб и соль, к которым они не могли прикоснуться, рядом лежали связанные вместе ложки, повёрнутые черенками к гостям. Мимо молодой четы носили бесконечные яства: тут был и холодец, и телячья губа, и огромные рыбники. Не успевали гости распробовать холодное, как уже несли похлёбку из гусиных потрохов и уху, курники и расстегаи, непременно перемежая угощение мёдом и пивом, вином и сбитнем. Мстиша испытывала странную смесь чувств. Ей не хотелось есть,но запахи, витавшие в гриднице вместе с бесконечными здравницами, песнями, шутками и весёлым гулом кружили голову. Сами Ратмир с Мстиславой словно не участвовали в общей радости, сидя на возвышении подобно двум деревянным божкам — молчаливо и неподвижно. Только когда заводили величальную песню, Мстиша вставала и кланялась, пока служанки подносили гостям и новым родственникам заготовленные ею подарки. Но чем ближе становилось время, когда к столу должны были подать жаркое, тем громче делался смех и тем чаще раздавались возгласы: «пиво нецежёно!» и «каша несолёная!». Тогда Ратмир и Мстислава покорно поднимались и целовались.

Поначалу Мстиша думала, что принуждение прилюдно показывать свою нежность будет её злить, но только теперь она начинала понимать, что происходило и что должно было в скором времени свершиться. Она уже была облачена в женский убор, но от главного мига превращения в женщину её отделяла ночь. Ночь, когда, как говаривала Стояна, девкой станет меньше, а молодицей больше. И эти подневольные поцелуи, целомудренные и отрывистые, удивительным образом волновали её. Глаза Ратмира, которому, должно быть, гораздо сильнее, нежели ей, претило бездеятельное сидение, неподвижность, в которой он не мог даже занять своих неутомимых рук, были живыми. Всякий раз, когда крики подвыпивших гостей заставляли их снова подняться, он пользовался возможностью посмотреть на неё, и от этого взгляда по коже разбегались мурашки. Мстиша видела, что, как и её саму, Ратмира сводила с ума громкая суета и необходимость безучастно ждать, пока гости наедятся и напьются, тогда как единственным его желанием было остаться с Мстиславой наедине. Он не позволял себе большего, чем скупое короткое прикосновение к её губам, но Мстиша видела тёмный блеск глаз княжича и чувствовала сдерживаемую пружину его тела.