Книга Пташка, страница 223 – Ксения Скворцова

А потом… – продолжала она, едва справляясь с ослабшими связками. – Та лихорадка выжгла во мне что-то. Я лежала и думала. Не о нем. О тебе. Когда все случилось, когда Стойгнев узнал, кто я… Я все поняла, но было поздно. – Гнеда не осознавала, что ее мелко трясет. – Там, в темнице, когда мне казалось, что наступила одна долгая, нескончаемая ночь, я звала тебя, только тебя…

Леденящий пот прошиб Гнеду, и в тот же миг Бьярки смял ее в объятиях.

Ничего больше не имело значения. Они вдруг очутились там, в холодной, где Гнеда умирала от озноба и страха, и он снова был рядом, обезоруженный и беспомощный.

Бьярки обхватил Гнеду, прижимая, вдавливая в себя, пряча ее голову на своей груди, и судороги, пробивавшие тело девушки, передались ему.

Нет. Нынче все по-другому. Бьярки не отпустит ее.

Он сжал зубы. Юноша хотел сказать, что он-то никогда бы не причинил ей зла. Не тронул бы пальцем. Не дал в обиду. Но Бьярки помнил, как нападал на нее с мечом. Как радовался ее унижению. Как ушел, оставив в темнице. И, словно прочитав мысли боярина, Гнеда подняла голову и посмотрела в голубые глаза.

– Не жалей о минувшем. Ты – лучший из всех людей, кого я когда-либо знала. – Девушка высвободила руки из стальногокольца его объятий и взяла лицо Бьярки в свои ладони. – Мой единственный. Мой желанный. Мой любый.

Гнеда смотрела на Дорогу, петлявшую среди деревьев и полей. Ту самую, по которой когда-то попала сюда за пазухой Фиргалла.

В деревне уже пропели первые петухи, но рассвет был еще далеко. Наступала осень, и совсем скоро день сравняется с ночью.

Она сидела, забравшись на холодный подоконник, поджав под себя ноги и закутавшись в серый плащ, снова пахнувший Бьярки. Гнеда жадно прижала к лицу сукно и сделала глубокий вдох. Она вдруг поняла, что может сейчас просто соскочить вниз, сделать два шага до своей постели и уткнуться носом в живого, теплого Бьярки, и ощущение безграничного счастья захлестнуло девушку, как река, вышедшая из берегов.

Жировик давно погас, а месяц укрылся за набежавшим облаком, и писчую освещало лишь мерцание желтых зерен, рассыпавшихся над Перебродами. Но глаза Гнеды привыкли к темноте, и, отвернувшись от ночного неба, она посмотрела в угол, служивший ей опочивальней.

Бьярки спал на животе, раскинув белеющие во тьме руки по узкому ложу безмятежно и беззащитно, как дитя. Одеяло сбилось, обнажая его спину, и в мягком сизом сумраке Гнеда видела, как еле заметно очерчиваются ребра при каждом размеренном вдохе, как утопает в тени плавная борозда позвоночника и темнеет ямка у поясницы. В горле перехватило от щемящей нежности, и лишь боязнь разбудить юношу удержала Гнеду от того, чтобы встать и дотронуться до него.

Было невероятно, что кожа Бьярки оказалась такой шелковистой. Что она покрывалась мурашками, когда Гнеда проводила по ней пальцами, что живот подбирался, будто от холода…

Успокоившееся было сердце вновь начало заходиться при одной мысли о прикосновении к нему. Гнеда закрыла глаза, впервые позволяя себе нырнуть в воспоминания этой ночи, еще не закончившейся, но уже свершившейся.

Когда что-то начало меняться между ними? Когда его объятие, защищающее, почти братское, вдруг стало чем-то иным? Когда Гнеда ощутила перемену в его теле? В себе?

Это было неожиданно и оглушительно, словно вместе они ухнули с обрыва или оказались захвачены мощным водоворотом. Гнеда смотрела в глаза Бьярки и с упоительным ужасом наблюдала, как они меняются, наполняются чем-то уже виденным, звериным, неуправляемым и в то же время прекрасным. Она откуда-то знала, что ее очи сейчас отражают то же самое, что они с Бьярки соединены друг с другом куда крепче, чеммолодые, связанные свахой рушником.