Книга Сны с чёрного хода 2, страница 128 – Алексей Небоходов

Мир сузился до шороха ткани, до глухого скрипа кровати, до резкого запаха водки и тёплого, горячего дыхания, которое ложилось на её шею.

Лия не знала, как долго это длилось, но время для неё перестало существовать. Оно не текло, не тянулось мучительно долго, но и не ускорялось – оно просто растворилось, словно утратило всякий смысл. Каждый момент сливался в вязкую, тёмную тишину, где не было ни начала, ни конца, только чужое дыхание, чужие движения, чужая тяжесть, которая давила её вниз, вдавливала в постель, стирая остатки её «я».

Она просто лежала, глядя в темноту, ощущая, как тело движется под весом чужой воли, как её кожа впитывает жар, но не чувствует тепла, как внутри не остаётся ничего, кроме вязкой пустоты.

А потом, когда темнота наполнилась хрипами и приглушёнными стонами, когда дыхание стало резким, частым, прерывистым, словно симфония, достигшая кульминации, Лия поняла – всё кончилось.

Отчим тяжело выдохнул, замер, затем небрежно отстранился.

Лия осталась неподвижной, словно застыв в этом моменте, который теперь принадлежал не ей, а чему—то чуждому, враждебному, поглотившему её без остатка. Её тело больше не чувствовало ни холода, ни боли, ни усталости – только пустоту, расползающуюся по внутренностям, медленно, как вода, заполняющая трещины в камне.

Лежала неподвижно, с открытыми глазами, глядя в темноту, в которой не было ничего.

И не будет. Она знала это так же точно, как знала, что её жизнь теперь сведена к пустоте, в которой нет ни будущего, ни надежды. Всё, что происходило сейчас, навсегда запечатается в её памяти, вытесняя остатки прошлого, которое когда—то казалось ей реальным. Теперь была только эта темнота, этот запах, эта невыносимая тишина, которую уже ничем нельзя было нарушить. А если и можно, то никто не услышит.

После той ночи что—то внутри неё сломалось. Не резко, не с громким хрустом, а тихо, постепенно, как если бы треснулатонкая стеклянная перегородка между тем, что она помнила о себе, и тем, кем она теперь стала. Лия не сопротивлялась. Она просто продолжала существовать, делая всё, что от неё требовалось, не задавая вопросов, не задумываясь о смысле.

Отчим пил всегда, но теперь он пил не один.

Сначала это началось с молчаливого наблюдения. Лия сидела за кухонным столом, слушая, как он наливает в гранёный стакан мутноватую жидкость, как опускает в неё губы, как в нос ударяет знакомый резкий запах. Он пил медленно, смакуя, хрипло вздыхая после каждого глотка. Потом ставил стакан, смотрел на неё, словно ждал чего—то.

Однажды он поставил перед ней второй стакан.

– Пей.

Она не ответила, не двинулась, но рука сама потянулась к холодному стеклу. Первый глоток обжёг горло, разорвал нутро огненным кольцом. Она закашлялась, губы скривились в гримасе, но отчим лишь хмыкнул, как будто ожидал именно такой реакции.

– Ничего, привыкнешь.

Сначала водка была терпкой, жестокой, обжигающей. Она сдавливала дыхание, разрывала нутро, вызывала приступы кашля и слёзы, которые Лия быстро стирала тыльной стороной ладони, не позволяя себе выглядеть слабой. Но с каждым вечером она замечала, что огонь внутри становился мягче, что привычка сглатывать боль превращалась в естественное движение, что выпивка больше не воспринималась как что—то чуждое. Запах перегара перестал казаться отвратительным, утреннее похмелье – чем—то, чего стоит бояться.