Книга Влюбленная, обреченная, заговоренная, страница 155 – И. Б. Циммерманн

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о статуе кошки Бастет? Она использовала песочницу на соседней детской площадке как туалетный лоток.

– Звучит не так уж и драматично.

– Днем.

– О.

У него на лице появилось довольное выражение меланхоличного воспоминания, и Борис блаженно уставился в потолок.

– Бену пришлось ее ловить, это стало нашим первым совместным приключением. Старые добрые времена!

В его вздохе было что-то от старухи, вспоминающей прошлое, и Мона почувствовала, что даже ее нервозность капитулировала перед такими безобразиями. Борис обладал уникальным талантом унимать ее тревоги и представлять сверхъестественный хаос как повседневность. Страшно подумать, что было бы, если бы в этом музее она могла рассчитывать только на себя. И его двухтысячелетний опыт нежизни, и способность действовать, когда необходимо, – Мона не знала, как бы она справлялась без него. Без его улыбки, его юмора. Бальтазар – это прекрасно, но Борис – ее лучший друг, и она любила его особенной любовью.

– Если не считать вопящих родителей, которые разбрасывали вокруг формочки для песочницы, газетные статьи по этому поводу стали магнитом для публики, – завершил Борис свой рассказ, который Мона слушала лишь вполуха. На нее опять давил жар подступающих слез, и она шумно шмыгнула носом.

– Так или иначе… как ты думаешь, дорогая ведьма, что скажет директор, когда мы предложим ему немертвого вольпертингера, хм? Гвоздь программы.

– Маловероятно, но… – не успела она закончить предложение, как коридор осветила яркая вспышка, поглотившая фиолетовое излучение горящих рук Моны. Ихс Борисом ослепило свечение огненного столба. Еще до того, как пламя опало, из адского огня вышел Бальтазар.

– Мона? Что случилось? – в его голосе звучало раздражение, а когда она с неуверенным «Эм» подняла сияющие руки, он сразу решительно шагнул к ней. На его черном хлопковом пальто оседали последние язычки пламени.

– Осторожно, – предупредила Мона, однако Бальтазар взял ее за правое запястье и буквально притянул к себе.

– Проклятие, – прокомментировал он ее светящиеся ладони.

– П-прости!

– Все хорошо. Все хорошо. Я не могу просто так их заглушить, это вызовет короткое замыкание. Дай мне пару секунд. Ах… Черт и дьявол, Мона, как?

– Х-хотела немного потренироваться… как училась… я та-та-так делала еще во время учебы, но… моя печать сломалась. – Ее голос дребезжал, как сломанная музыкальная подвеска над детской кроваткой. Ей снова пришлось задрать нос, в глазах скопилось опасно много воды. Видимо, Бальтазар заметил блестящие от слез глаза: его раздраженное выражение лица мгновенно сменилось сочувствием, и одной рукой он ласково погладил ее по голове.

– Ш-ш-ш… все хорошо, сокровище мое, – пробормотал он.

У Моны вдруг вырвался сдавленный всхлип:

– Почему? Почему это произошло?

– Это я виноват. Надо было прислушаться к своей интуиции. Я еще сегодня днем думал, что это, наверное, чересчур.

– Что?

Бальтазар быстро бросил на Бориса взгляд через плечо, тот вопросительно выгнул брови, но, очевидно, дело было не в нем, а в самой теме. Теперь уже Бальтазар протянул: «Эм», продолжая осторожно гладить Мону по руке.

– Дорогая, помнишь, чем мы сегодня занимались на кухонном столе…

– О! О, это! О! Но… – перебила его Мона.

Вот оно и вернулось – желание провалиться сквозь землю или сразу поджечь себя своими же ладонями. Поджатые губы Бориса она бы сейчас предпочла не видеть, судя по его взгляду, он прекрасно понял, что привело к таянию печати Моны. Демоны, ведьмы и секс, она же знала, ее же предупреждали, что такая близость имеет последствия. Но не так же быстро! К ее облегчению, яркое свечение рук постепенно тускнело, теряя интенсивность с каждым нежным поглаживанием Бальтазара.