Книга Безумные Альфы, страница 104 – Ленор Роузвуд

Живые, чёткие картины встают перед глазами.

Гигантский, намного выше любого учёного, даже несмотря на то, что был моим ровесником. Мышцы перекатывались под кожей, испещрённой шрамами — гротескным гобеленом хирургической точности и самонанесённых увечий. Густые белые волосы спадали на железную маску с узкими синими прорезями глаз. Правая рука — механическое чудовище из почерневшего металла и жестокой инженерии.

Звук цепей.

Клацанье железа при каждом движении — а двигался он мало. Он мог часами стоять, как статуя, уставившись сквозь коридор на мою камеру. Толстые цепи на шее, руках и ногах удерживали его у укреплённой стены.

Я встряхиваю головой, отгоняя образ.

— Когда лаборатория взорвалась, Рыцарь ушёл в хаосе. Последнее, что я видел — как он рвёт учёных на части. Ломает стены, двери. Ревёт в огне, как железный демон из ада.

Нож Айви натыкается на что-то твёрдое — меня пронзает резкая боль.

— Это ужасно, — шепчет она.

— Для Рыцаря или для учёных? — спрашиваю я, заранее зная её ответ.

— Для Рыцаря, очевидно.

Я тихо фыркаю.

Её бесконечное сострадание к чудовищам и изгоям — вроде меня — всегда будет удивлять и… очаровывать.

— Аккуратнее, — бурчу, чувствуя, как острие что-то нащупывает. Вполне может быть мой позвоночник.

— Кажется, я нашла чип… — говорит она.

— Хорошо, — выдыхаю. Уже немного кружится голова. — Теперь обрежь вокругнего. Осторожно.

Пока она работает, Айви продолжает:

— Почему ты стал… серийным убийцей? — тихо спрашивает. — Ты… причинял вред омегам?

Я застываю. Потом смеюсь — резко, горько.

— Нет. Я не трогаю омег. И девушек. Ни невиновных. В этом мире они всегда невиновны по определению. Всё, что они делают, — ради выживания. — Делая ещё глоток, добавляю: — А вот шестерёнки этой машины обязаны получить самые мучительные смерти, которые можно им подарить.

— Но почему? — настаивает Айви, голос дрожит между страхом и любопытством.

Я закрываю глаза.

Иголки.

Скальпели.

Боль.

Крики.

— Потому что они заслужили, — рычу. — Заслужили хуже любой естественной смерти.

Нож Айви срывается — резкая вспышка боли заставляет меня рыкнуть. Рука сама тянется за оружием, которого здесь нет.

— Прости! — она вскрикивает, отдёргивая нож.

Я заставляю себя расслабиться, разжимая кулаки.

— Всё нормально. Продолжай.

Она медлит, затем спрашивает:

— Сколько… сколько ты убил?

Я чуть пожимаю плечами.

— Сбился со счёта. Десятки. Может, сотни.

— Как ты их находишь? — тихо спрашивает Айви.

Я усмехаюсь, мрачно, безрадостно:

— Я очень хорош в охоте. Я буквально рождён и выращен для этого.

Айви какое-то время работает молча, затем:

— Ты когда-нибудь… чувствуешь вину?

Вопрос повисает в воздухе. Вину? Я на секунду действительно задумываюсь. Перед глазами вспыхивают лица тех, кого я убивал. Тот миг, когда они понимали, кто я и что с ними сейчас будет. Их крики. Мольбы о пощаде.

Первого я помню особенно ясно. Член совета, похожий на маслянистую кротовую тушку, отвечавший за «гуманное обращение» с экспериментами. Он работал из своего приморского особняка всего в нескольких милях от лабораторий, где творился ад. Я выслеживал его неделями — изучал распорядок, привычки. А когда загнал его в угол у него же в саду, он обделался и обоссался — одновременно.

Меня это позабавило до глубины души. Иронично: свои экзотические растения он растил с заботой, о которой нам и мечтать было нельзя. Разве что если кто-то из нас был достаточно «красив», чтобы провести с ним ночь в постели. Маленькое утешение, что я был тогда слишком накачан препаратами, чтобы помнить детали.