Книга Сердце ко Дню Валентина, страница 52 – Лекси Эсме

Запретное наслаждение пробуждается во мне, заставляя мое тело извиваться в предвкушении. В любой другой день, для любого другого человека, я бы никогда не оказалась в такой ситуации. Но взгляд Авиэля прожигает меня с такой силой, что у меня кружится голова, и я чувствую, как мои запреты тают, как воск, оставляя меня незащищенной и обнаженной так, как я никогда раньше не испытывала. Это новое ощущение одновременно волнующее и пугающее, но я не могу отрицать, что оно вызывает возбуждение. В этот момент я понимаю, что никогда еще не чувствовала себя такой живой.

Голос Авиэля звучит как заклинание, глубокий и завораживающий.

— Сделай себя влажной, — приказывает он. Он смотрит на меня так, словно может проникнуть в самое мое существо своим взглядом, и снова начинает играть.

Я нерешительно поднимаю руку, смачиваю палец, прежде чем провести им по напряженному соску, обхватывая выпуклости своей груди. Я выгибаю спину, получая удовольствие, мое дыхание становится коротким, прерывистым, и это снова притягивает его взгляд, как магнит, более пристальный, чем когда — либо прежде. Он смотрит на меня, сидя за роялем. Я наблюдаю, как в глубине его глаз вспыхивает желание, и моя потребность удваивается.

Мои пальцы прокладывают дорожку вниз по животу и между ног, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, когда я приближаюсь к своему влажному клитору. Медленно я начинаю ласкать свой чувствительный бутончик, прежде чем усилить давление на него, и не могусдержать стона от того, какой скользкой я уже стала.

Авиэль говорит тем же глубоким рокочущим голосом, что и раньше, пробуждая во мне еще большее желание:

— Ах...ты прекрасна, когда возбуждена...

Его слова заставляют меня усилить движение пальца внутри себя, желание скапливается между моих бедер, дыхание становится все более и более затрудненным.

— Продолжай.

Мой пульс учащается, когда мое тело беспомощно откликается на его команды и ритм его музыки. Я подчиняюсь без сопротивления, мои пальцы проникают глубоко внутрь, и я теряюсь в чувственных нотах его игры.

Даже татуировки Авиэля гипнотизируют, они меняются и перемещаются по его телу, словно живые тени, танцующие на его коже. Но меня продолжает притягивать его пристальный взгляд, словно я смотрю в пустоту, где ничего нет, только чистый Свенгали¹.

— Это песня о человеке, проклятом бессмертием, который раз за разом отчаянно пытался покончить со своим существованием... Печально, не так ли? — Авиэль говорит, но от меня не ускользает его тонкий сарказм.

Мне трудно сосредоточиться на его словах, и я не вижу смысла в том, зачем он это говорит, но я продолжаю делать то, что мне говорят.

— Вечная жизнь казалась ему жалким приговором, но большинство людей ничего не хотели бы больше, чем быть бессмертными, — мелодия нарастает, достигая крещендо, от которого у меня почти перехватывает дыхание, — Они совершенно не понимают, что на самом деле означает вечность.

Его слова должны быть правдой, но я не могу с ними согласиться.

— А ты так думаешь? — спрашиваю я, и одна из темных бровей Авиэля приподнимается.

Он перестает играть, его пальцы легко опускаются на клавиши.

— Безусловно, — он отвечает, и его голос становится чуть ниже.

— Так откуда ты можешь знать, что чувствует человек в твоей песне? Ты никогда не был человеком.