Книга Вечность не предел, страница 234 – Кейси Эшли Доуз

Девушка комкает подолплатье и, кажется, уже даже перестает дышать. Молчи султан еще парой минут дольше – было бы совсем неудивительно, если бы она в итоге упала без чувств, но тут он, все так же не отводя взгляда от полотен, холодно говорит:

– Ты знаешь, Лале, какое наказание положено за изображение людей.

– Да, мой господин..

– И знаешь почему.

– Да, падишах..

Он оборачивается и его брови вновь сводятся к переносице в суровом выражении:

– Тот, кто творит лик живого существа, проявляет неслыханную гордыню. Уподобляет себя Всевышнему. Ибо лишь Он – творец всего живого!

Но Лале замечает, что в голосе дяде Мурада скорее больше печали, чем гнева. Однако, от этого становится лишь еще хуже – теперь, заместа страха или даже, быть может, раздражения – она испытывает такой стыд, какого не испытывала еще никогда.

В какую только ситуацию своими вольностями она поставила дядю Мурада! Он любит ее, и конечно, не хочет наказывать подобным образом, но теперь, как правитель, просто обязан это сделать. А все почему? Потому что ей в какой-то момент вознамерилось, что она достаточно смекалиста и ловка, чтобы прятать нарисованные картины. Потому что ей вздумалось, что она хочет рисовать портреты, несмотря ни на какие запреты. Что она сможет навсегда оставить это в тайне и что об этом, естественно, никогда не узнает султан.

Но стоило знать с самого начала – что все тайное рано или поздно становится явным. Да, ей удавалось скрывать их целых четыре года.. Но стоили ли эти четыре года и три нарисованных портрета того, во что она теперь угодила сама и во какое положение поставила самого султана?

Дядя вновь оборачивается к портретам, словно не может надолго отводить от них взгляда. Но кажется, что смотрит он на них не осуждающе, ни как на предмет «преступления» или чего-то запрещенного.. а будто бы изучающе. И чем он это делает, тем больше его измученные, полные горя глаза, озаряются тихим светом. И вот наконец (Лале вновь не может сказать точно, сколько времени так проходит), он проводит рукой по портрету Хасана. Затем касается лица сестры и нежно гладит его, точно имеет дело не с портретом, а вдруг увидел воскресших, близких сердцу и душе, родных людей.

– Мой мальчик Хасан.. – печально шепчет он – и ты, моя добрая прекрасная Айше. Как же я по вам скучаю.. Думал ли я, что когда-нибудь снова увижу ваши лица?Нет..

И когда он вновь оборачивается к Лале, его лицо сияет от счастья:

– Какой же это чудо, какой подарок!

Лале замирает, не веря своим ушам.

Султан не злится, он.. радуется? Радуется тому, что она написала эти портреты, несмотря на закон, о котором только что сам говорил? Будто бы прочтя ее мысли по глазам, султан стягивает понимающе кивает:

– Правила и законы, Лале, созданы такими, чтобы они работали для всех. Умному и доброму человеку не нужно столько запретов, как злому глупцу. Но законы для них одинаковы. В этом их сила. И их изъян.

Мурад II внимательно вглядывается в лицо племянницы:

– Гордыня и уподобление себя Всевышнему.. многие и правда впали бы в них, умей они писать такие портреты. Но ты? – он возмущенно хмурится, словно одна даже эта мысль недопустима – нет, Лале. Ты лишена и капли тщеславия, светлая ты моя девочка.. В одной притче говорится, что у Всевышнего нет рук, кроме наших. Я убежден, что именно Он творит твоими руками. Разве иначе были бы эти портреты такими?