Книга Дарханы. Академия Четырех богов, страница 206 – Евгения Александрова

Что, если и этот дархан — из тех, что плетет заговор?..

У меня не нашлось слов, даже злость угасла совсем, и я притихла, глядя, как надзиратели забрали с собой свет.

Настала кромешная тьма.

Я ждала, что задержание продлится до середины дня, до вечера… но время тянулось, а ничего не происходило. Жалобно заныло в желудке — кроме скудного завтрака я ничего не ела. Хотелось пить.

Много раз я пыталась уйти в глубокую медитацию, которой нас учил Иллиан ди Вар — и каждый раз ходила лишь по краю так нужного сейчас состояния глубокого покоя, но не могла отпустить тревогу.

Временами мне хотелось, чтобы всё закончилось, чтобы меня привели на суд, поставили перед императором, и тот бы, взглянув в мои глаза, сразу прочёл все сомнения и вынес приговор. Пусть покарают убийцу и оставят меня в покое!..

Временами я молилась, чтобы про меня забыли. Пусть закончится игра, пусть все уедут, сочтут меня неважной — и я продолжу тихо влачить дни в этом монастыре, чтобы потом получить свободу и вернуться домой.

Домой… от одной мысли про дом навернулись слёзы. Холод подземелья пробирался под кожу, пробирал до костей — и я закрывала глаза и видела уютные огни родного поместья, смех и тепло отца, его ласковые, такие любящие объятия. Мягкое подтрунивание мамы, иногда умеющей любить, а иногда такой неловкой и скованной, словно она вспоминала свою юность, и за неловкими шутками она прятала свою давнюю боль.

Вспоминалось ласковое южное тепло, согревающее до самого сердца, плотность летних ночей, когда кажется, что ты даже дышишь этим густым, ночным светом луны и звёзд и отблесками океана.

Вспомнился запах лошадей,перезвон колокольчиков в упряжке и задорное хоровое пение работников на плантациях, чьи голоса доносились по утрам до моей спальни и будили своими мелодичными переливами.

И снова вспомнился то смеющийся, то нарочито-строгий взгляд старшего брата.

“Ну ты попала, сестрица” — прошелестел как наяву в темноте мнимый голос Тавиана.

— Иди к демонам! — крикнула я вслух, но казалось, брат на самом деле рядом.

“Я, конечно, знал, что ты бедовая — но чтобы настолько…”

— Кто бы говорил, а?…

“А ведь тебя учили, что иногда нужно просто промолчать?”

Я сцепила зубы и сжала пальцами край скамьи. Отогнала воспоминания, которые лишь травили и раздирали душу, попыталась снова уйти в тихий молчаливый покой. Забравшись с ногами на шаткую лавку, я осторожно покосилась на чёрный угол, который и так было не разглядеть без света, закрыла глаза — ничего не изменилось — и начала следить за дыханием.

Вечность подступала из мрака, приводя все мои части в гармонию. Спокойнее стучало сердце, ритмично и равнодушно гнало кровь по венам. Я повторяла про себя слова Лайны де Сатори с уроков по управлению своим состоянием, которые мы повторяли часами на практиках. И теперь голос наставницы шелестел во мраке:

Я — есть любовь. Я — есть мягкая сила. Я есть любовь. Я есть мягкая сила. Я. Есть. Любовь. Я. Есть. Мягкая. Сила. Сила… Я — любовь. Я — сила…

Каждый вдох был такой холодный, серебристый, прозрачно-голубой, наполнял меня светом и покидал лёгкие теплым, розово-золотым.

Я ловила тишину за хвост и вместе с ней ныряла в глубины мироздания. Никогда прежде ни на одном уроке Удава мне не удавалось так надолго оставаться в этой исцеляющей пустоте. Она обступила со всех сторон, обняла в мягкий тёплый кокон, точно колыбель, и я почти перестала дышать.