Книга Дневник сумасшедшего (четвертая скрижаль завета), страница 22 – Анхель де Куатьэ

– Шестьдесят в этом году. Совсем старый стал, – отозвался Ильич.

– Ну это ты брось, – Толян снял маску сварщика. – Может, лекарство какое-то нужно? Валидол там...

– Ничего. У меня нитроглицерин есть, – сказал тот, достал из кармана блистер и принял таблетку. – Еще повоюем...

– Повоюем, Ильич! – Витек продолжал орудовать большими стальными кусачками. – Повоюем.

– Вы знаете что, мужики, – Ильич улегся на мою постель. – Вы живите правильно. Так лучше.

– А что значит «правильно»? – ухмыльнулся Толян.

– Тебе, Толька, пить надо бросить. Совсем ведь сопьешься. А тебе, Витька – жену завести. Без жены плохо. И дети нужны. А так, что? Ничего ведь тебя не держит. И работать надо на совесть. Чтобы не стыдно было. И в церковь ходить надо.

– Ну вот опять, развел свою философию... – протянул Витек.

– Это не философия, Вить, – Ильич закашлялся. – Это жизнь.

– А нафига оно все нужно, если пить нельзя и баба тебя пилит? Вкалывать от заката до рассвета да голодранцев плодить? Нафига?..

– Чтобы след в жизни оставить. Чтобы осталось после тебя что-то. След... – ответил Ильич.

– А что осталось-то? Вот останется тут решетка, и чё? Или сынок какой-нибудь, засранец. Ты его вырастишь, выкормишь, а он тебя на три буквы пошлет, – Витек шмыгнул носом. – «След...» – тоже скажешь! Ты что, думаешь, мой Викторович придет посмотреть на эту решетку: мол, где тут мой батя приложился? Эх... В дурдоме решетки на окна ставить... Вот жизнь.

Ильич стал как-то странно дышать. Словно через силу.

– Да, предъявить-то особо нечего... – согласился Толян. – И что твоя жизнь, Ильич? Вот ты троих настругал. Не пьешь уже. Бригадир. В церковь ходишь. И что с того? Кому оно

все надо.

Ильич шелестел блистером. Он принял еще две таблетки.

– Надо, – отрубил он осипшим голосом. – Кто ж Божий промысел знает? Как есть, так и должно быть. У Бога отчета не спрашивают.

– Ей, Ильич, – Толян обеспокоился. – Что-то ты совсем... Эй! Ты слышишь меня, нет?

Ильич не отвечал. Мужики подбежали к кровати:

– Ильич, ты чё? Ильич! Врача надо звать! Началась суматоха. Прибежали медсестры.

Послали за терапевтом. Вызвали сантранспорт. Ильичу делали искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.

В сознание он не приходил. Только синел все больше и больше. Терапевт появился минут через десять-пятнадцать и констатировал смерть.

Мужики причитали. Сестры охали. Санитары вынесли тело.

Когда Ильичу делали искусственное дыхание, из кармана его штанов вывалился больничный ключ. Он здесь один от всех дверей. Я спрятал его в кулаке. Вытянутая металлическая трубка с приплюснутыми краями. Словно патрон. Последний патрон...

Наследство Ильича.

* * *

Я лежу на постели, на которой сегодня умер Ильич. Сначала я боялся на нее ложиться. Но на полу холодно.

Вот как – жил человек и умер. Вся жизнь. Конец. Пришел мне решетку вставить, чтобы я не убежал. А ключ оставил. В мире все так. Цель и результат – вещи разные.

Я еще никогда не видел, как умирают. Живьем не видел. Видел по телевизору, как смертные приговоры приводят в исполнение. Но так – нет. Интересно представить себя покойником.

Мне почему-то жалко Ильича. Странно, я ведь совсем его не знал. Почему мне его жалко? И почему меня только сейчас испугала эта постель. Может, в ней и до этого кто-то умер, но я не боялся. А теперь вдруг испугался.

Сколько еще таких людей, которых я совсем не знаю. Они живут и умирают. Каждую минуту, наверное. Может и чаще – каждую секунду. Раз – и кто-то умер. Почему я не печалюсь из-за этого постоянно?

Теперь у меня есть ключ. Ключ – это свобода. Я дождусь, пока все уснут. Петр проведет «строевые занятия», попьет чифир и вырубится. А я уйду. Просто уйду. Спокойно. Ничего не боясь.

Петр допьет чифир. Он еще завтра будет его пить. Завтра – последний раз. Потому что его задушат. Петр умрет. Петра не жалко. Умрет – и ладно. Он недобрый. Ильич был добрый, его жалко.

Кто-то поступит в больницу и будет спать на кровати Петра. Кровати же не выкидывают, когда кто-нибудь на них умирает. И этот новенький не будет знать, что на его кровати Петр умер. И ему не будет страшно. Интересно, а Петру сейчас не страшно?

Сегодня он будет спать на кровати, на которой завтра умрет. Страшно спать на кровати, на которой ты умрешь? Наверное, страшно. А ходить по улице, где ты можешь умереть? Почему люди не боятся? Мы можем умереть где угодно.

Никто не знает, где он умрет. Разве Ильич знал, когда входил в мой изолятор, что умрет здесь? Нет, не знал. И не боялся. А умер. Смерть вокруг. Смерть – неизбежность. Мир умирает постоянно. Он находится в состоянии постоянного умирания. Страшно. Он уже мертвый.

Мне казалось в метро, что кругом мертвецы. Мне не казалось. Кругом были мертвецы. Вокруг мертвецы. Все покойники. Смерть. Страшно. Как жить, если кругом смерть? Куда я собираюсь бежать, если кругом смерть? От смерти не убежишь. Я тоже покойник.

Что это были за люди – черный и белый? ДАО. Чего они от меня хотят? Они говорят, что я Избранный. Кем? Завтра они обещали мне принести дверную ручку Стаса. Если я сегодня убегу отсюда, то останусь без ручки.

А зачем мне ручка? Если ее вставить в специальное отверстие для ручки и повернуть, то мир рухнет. Он – зыбкий.

Я – Ангел смерти.

Глупость. Какая глупость! Я собираюсь дать этому миру то, что у него уже есть. Он полон смерти. В нем живут покойники. Зачем они живут?

«У Бога отчета не спрашивают». Что Ильич имел в виду?

Мои мысли путаются. Я пытался найти за окном коричневого, но его словно корова языком слизала. Он – моя галлюцинация. Я его изобличил в этом, и теперь ему стыдно показываться мне на глаза.

Но разве мир не галлюцинация? Если все зыбко... Если он уже мертвый... Разве он не галлюцинация? Но если он галлюцинация, то и я тоже галлюцинация. Я – своя галлюцинация. Все, что я знаю о себе, это одна большая галлюцинация. Иллюзия. Обман.

Не на что опереться.

Что сейчас с Ваней? Он, наверное, стал овощем. Был человеком, а потом – бах! Электрический разряд – и он овощ. Исчезла галлюцинация. Он ушел от самого себя так же, как от меня сбежал коричневый.

Ильич жил и умер. Ваня был человеком и стал овощем. Ваню тоже жалко. Он хоть и странный, но хороший. Он никому зла не желал. Ему было стыдно, что он живет. Теперь он будет жить, но ему не будет стыдно, потому что он – овощ.

Хитро придумала Зоя Петровна. Это она здесь всем заправляет. «Эксцессы на отделении». Она из них. Все подстраивают, все организуют. Череда событий. Все не случайно. Я в больницу, а здесь Петр. Он бьет Дутова, а сваливают на меня. И меня в изолятор.