Книга Тихая пристань, страница 53 – Анна Рогачева

— У всякой честной работы душа есть, — парировала Арина. — А особенного… не знаю. Я просто делаю, что могу. Извините, дети ждут.

Она кивнула и пошла прочь, чувствуя его взгляд на своей спине. Он был вежлив, но настырен. Как буравчик. Но она дала ему образ — образ богобоязненной, простой женщины, далекой от каких-либо «особенностей». Настоящее мастерство в том, чтобы твоя легенда не лгала, а лишь прикрывала самое главное.

На хуторе ее ждал сюрприз. Гришка, ее ученик, сидел на завалинке хлева, и перед ним на развернутом холсте лежала… кукла. Сшитая из обрезков, грубоватая, но удивительно выразительная. У нее были глазки-пуговки, нитяные волосы, и в ее тряпичной руке был зажат крошечный, скрученный из травинки цветок.

— Это Машеньке, — смущенно пробормотал Гришка. — Чтобы не скучала, пока ты работаешь.

Арина взяла куклу. От нее веяло не мастерством, а добротой. И чем-то еще. Словно в эту грубую форму Гришка вложил то самое чувство материала, о которомговорил. Кукла была «серьезной». И теплой.

Машенька, увидев подарок, пискнула от восторга и прижала ее к груди.

— Спасибо, Гриша! — сказала Арина, и благодарность ее была искренней. — Ты делаешь успехи.

— Это ничего, — отмахнулся парень, краснея. — Я… я еще кое-что подметил. Эти двое, что в кабаке сидят… они не только смотрят. Они спрашивают. Про старину. Про знахарок. Про то, не было ли в округе чего… необычного. Пожар сам по себе, или болезни странные.

Арина похолодела. Они искали не только ее. Они искали следы проявления силы. Знак на сосне, светящаяся рубаха, слухи о чудесном исцелении… все это могло сложиться в картину.

— Что ты им ответил? — спросила она как можно спокойнее.

— А что я? — Гришка пожал плечами. — Говорю: от пожара дома горят, от болезней люди мрут. Какое уж тут необычное. Обычное горе. Они записали что-то в свою книжку и отпустили.

Он был прост и прям как дубовый сук. И в этой простоте была сила. Он видел мир без мистического флера. Для него чудес не существовало — была работа, горе, радость. И его восприятие было лучшим щитом.

— Молодец, Гриша, — сказала Арина. — Продолжай в том же духе. Если спросят про меня — скажи, что тетка работящая, Богу молится, и шьет ровно. Не больше.

— Так и есть, — удивился Гришка. — Чего же еще говорить-то?

Он ушел, оставив Арину с теплой куклой в руках и холодным трепетом в душе. Игра в кошки-мышки продолжалась. Но теперь у мышки была нора, полная союзников, пусть и не знающих всей правды. И у мышки было оружие — не игла, а целая, выстраданная, правдоподобная жизнь. И шов, которым она сшивала эту жизнь, становился с каждым днем все прочнее.

Она посмотрела на запад, где за лесом лежали ее прошлое, пан Гаврила, острог и таинственные коллекционеры. Потом посмотрела на восток — на свой хлев, на дымок из трубы, на детей, вспомнила про холст, ждущий превращения.

Она была нитью, вплетенной в огромное, сложное полотно. Но теперь она выбирала не только узор, но и натяжение. И была готова к тому, что однажды полотно это может потребовать от нее не просто быть частью узора, а стать той самой нитью, что выдержит всю тяжесть ткани и не порвется.

Лето пришло не сразу. Оно пробивалось сквозь сырую прохладу мая, как первый росток сквозь плотную корку земли — настойчиво, зелено, неумолимо. На смену грязным проталинам пришла изумрудная щетка молодой травы, а воздух, еще недавно колючий и промозглый, наполнился густым, пьянящим букетом: цветущая черемуха, смолистый сосняк, теплый пар от прогретой за день земли.