Книга Заложница авторитета, страница 42 – Екатерина Ромеро

Тихий увозит меня в обратно в клуб. Нужно работать, но все как в тумане, не могу собрать себя в кучу. Мне настолько хреново, что я даже пить больше не могу, мозги и так нихрена не работают.

Кое-как доползаю в нашу с ней комнату. Становиться смешно. Нет «нас с ней». Был лишь зверь и продажная тварь, которая так и не призналась, на кого работает.

Беру коньяк и пью горькую ароматную жидкость прямо из горла. Вроде бы легчает, но потом накрывает с новой силой да так, что на стену лезть хочется. Воспоминания не дают уснуть. Снова эти невинные, мать их синие глаза, которые разрезают меня без ножа. Боже. Как она тогда смотрела на меня, как овечка на тигра. Со страхом, неприятием, а после с дикой ненавистью.

Я мог бы пристрелить ее прямо тогда, у стены еще, но не смог просто. Рука, сука, слушаться перестала, и я впервые в жизни струсил. Не надавил на курок пистолета, хоть он и был заряжен специально для нее. Я шел ее убивать, другого варианта за смерть брата просто не было. Не верил я, что даже будучи под прицелом можно продолжать врать, но она до последнего пела мне одно и тоже. Мои руки сами схватили ее за горло, перекрывая воздух, но я даже придушить ее не смог, хотя отчаянно желал, чтобы она больше не жила на этом чертовом свете.

Я выбрал самый легкий путь – убрать ее с глаз долой, и просто отправить к Чеху, а дальше…Дальше можно забыть о ней. Простовыкинуть из головы и своих чертовых мыслей.

Как она сидела тогда у стены и дрожала, закрывая уши своими маленькими ладонями, а я просто стоял и смотрел. Чувствовал лишь только, что в этот миг убиваю не только ее, но и себя закапываю заживо. Это молодая продажная сука сумела прорастить во мне что-то давно забытое. Я с ужасом понимаю, что как бы сильно ни ненавидел, не смог бы сам ее прикончить. Скорее бы сам выстрелил себе в башку.

Не знаю, сколько часов проходит, но просыпаюсь я на полу все в той же комнате. Я выжрал весь коньяк, и даже себе удивляюсь, как еще не подох тут от передоза. Голова раскалывается, но я заставляю себя подняться. Из коридора доноситься стук в дверь. Ферзь пришел отчитаться, но я не хочу ничего слышать от него. По его довольной роже понимаю – довез он мою игрушку до Чеха. У него она уже, а значит – нет пути обратно.

Сажусь на кровать. Я брал ее тут. Грязно, жестко и так сладко одновременно. Провожу рукой по лицу, стараясь отогнать эти дьявольские мысли. Не понимаю, что со мной такое. Мне не было так хреново еще никогда, и это, мать ее, не проходит.

Даже когда резали или палили в меня не чувствовал себя так паршиво как сейчас. Ломает всего, корежит, аж воздуха не хватает. Волком выть хочется, да только не могу я. Даже этого не могу сделать от боли в груди.

В углу вижу все тот же проклятый пакет с баблом, а рядом брошенные часы Арсена. Беру их в руки, прокручивая снова и снова. Стрелка быстро тикает, опережая мое сердце.

Из окна доноситься блик света, который падает прямо на циферблат. Словно в замедленной съемке вспоминаю, как дарил эти часы брату. Кажется, на день рождения. Мне говорили все, что нельзя часы дарить, но я класть хотел на все это, и все равно купил их ему. Даже гравировку сделал. Тут вот. Поворачиваю часы на обратную сторону. Серебристый металл красиво переливается на свету, но поверхность абсолютно гладкая. Не верю своим глазам. Проверяю снова и снова, но ничего не меняется. Спирает дыхание. Как такое возможно? Где гравировка, мать ее?