Книга Крепостная, страница 135 – Марьяна Брай

Усталость после двух бессонных ночей сделала свое дело. Заснула я моментально и проснулась перед закатом, несмотря на то, что кто-то в купе садился, кто-то выходил. Через пять дней, прибыв в Петербург, я, не видя ничего вокруг, взяла экипаж и поехала по адресу, который написала женщина. Я мечтала только об одном: застать ребенка там. Хоть с Кларой, хоть без нее. Раннее утро и непроглядный туман, зябкая и пахнущая почему-то солидолом столица навевали тоску и страх.

Когда через сорок минут экипаж остановился перед трехэтажным каменным домом с облезлым фасадом, где на тротуаре в луже чего-то серого спал пьянчужка, мне стало нехорошо.

Дом этот стоял на окраине Санкт-Петербурга, где тротуары тонули в грязи, а утренний туман, словно саван, окутывал это прибежище.

Обшарпанные, осыпающиеся стены, кое-где покрытые слоем черной сажи, выворачивались наружу, как будто пытались исторгнуть все, что прятали в себе. Окна, похожие на глаза старика, тускнели от пыли и боли. Некоторые были заколочены, а другие пронзали зловещими пустыми проемами в полумраке.

Двери парадной, будто зев в преисподнюю, распахнуты. Внутри обстановка едва ли была лучше: грязные полы, пропитанные зловонием и следами пребывания не самых счастливых и не самых достойных людей.

Каждый звук здесь, будь то скрип половиц или шорох ветра, казался криком отчаяния, отголоском судеб, изможденных не оправдавшимся терпением и безысходным страданием. Этот дом, как молчаливый свидетель, хранил в себе истории нищеты, разбитых надежд и боли.

Все мое естество противилось этому месту, а ноги в любую секунду готовы были повернуть назад, на улицу, в густой, как поминальный кисель, туман. И бежать, бежать отсюда подальше.

Свет пробивался на лестницу из окон едва-едва, но помогал видеть ступени, двери и закопченные стены. Нужный номер квартиры оказался на втором этаже. Кто-то кашлянул, потом хлопнула дверь, и звуки, словно пробуждая друг друга, начали возникать то за одной, то за другой стеной.

Я прислушалась. Там, куда я собиралась постучать, возился кто-то возле самой двери. Осторожно ударив костяшками пальцев по облезлой фанере, я отошла в сторону, потому что казалось: сейчас дверь распахнется, и на меня кинется с ножом в руке тип, похожий на того, что лежал на улице.

Дверь отворилась, женщина с масляной горелкой появилась в дверном проеме. Посмотрела по сторонам и, заметив меня, замерла. Только одним взглядом, пристально исследующим меня, она давала понять, что жива. Растрепанные волосы, желтеющий уже синяк под правым глазом, заеды – корочки на потрескавшихся губах.

— Тебе чаво, барышня? – в голосе ее была претензия и любопытство одновременно.

— Яа-аа… Вот, у меня письмо от… - я знала наизусть, что женщину, отправившую его, зовут Ольга, но под этим взглядом моментально все забыла.

— Ольгу? Проходи, - бросив взгляд на уже затертый знатно конверт, она отошла от порога и пропустила меня внутрь.

В нос пахнуло немытыми телами, туалетом, плесенью, сыростью – всем, что могло пахнуть отвратительно и соответствовать статусу этого места.

— Вон туда, за печь, - она указала на встроенную в угол бывшую когда-то светлой печку-голландку и исчезла в ближайшей комнате.

Я постучалась и долго прислушивалась к тишине за дверью, надеясь услышать за ней детский лепет. Да хоть и плач! Я молила Бога лишь о том, чтобы ребенок был там. Я не могла с пустыми руками возвратиться домой. И не хотела пока даже представлять, найду ли Петра. И если найду, то в каком состоянии.