Онлайн книга «Революция»
|
– Шарик у тебя работает, вижу! – непохоже на себя заявил Пухов. – Не то ты жрать разучился! Помнишь, как ты лопал на снегоочистителе! – При чем тут жрать? – обиделся Зворычный. – Понятно, мозг любит плотную пищу, без нее тоже не задумаешься! Здесь они расстались и скрылись друг от друга. Подходя к своему дому, Пухов вспомнил, что жилище называется очагом. – Очаг, черт: ни бабы, ни костра! 7 На сладкой и влажной заре, когда Пухову тепла на койке не хватало, треснуло стекло в оконной раме. Гулко закатился над городом орудийный залп. В голове Пухова это беспокойство пошло сонным воспоминанием о южной новороссийской войне. Но он сейчас же разоблачил свою фантазию: ты же сон, дьявол! – и открыл глаза. Залп повторился так, что дом заерзал на почве. «Будеть тебе бухтеть-то!» – не соглашался с действительностью Пухов и стал зажигать лампу для проверки законов природы. Лампа зажглась, но сейчас же потухла от третьего залпа – снаряд, наверно, разорвался на огороде. Пухов одевался. «Какой скот забрел с пушками по такой грязи?» – и не догадывался. На улице Пухову показалось дымно и жарко. Явственно и близко рубцевал воздух пулемет. Пухов любил его: похож на машину и требует охлаждения. В здание губпродкома ударила картечь, – и оттуда понесло гарью. – У них нет снарядов, раз по городу картечью бьют, – сообразил Пухов: он знал, что сюда нужна граната. Было безлюдно, тревожно и ничего не известно. Вдруг на монастырской колокольне тихо зазвонили. Пухов вздрогнул и остановился, чутко слушая этот звон с перерывами. Монастырь стоял на бугре и господствовал над городом и степями за речной долиной. В уличный просвет Пухов заметил раннее утро над тихим далеким лугом, заволоченным туманным газом. От монастыря до мастерских лежала верста. Пухов покрыл ее срочным шагом, не обращая внимания на свирепеющий бой, к которому можно скоро привыкнуть. В мастерских он не нашел никого. На вокзальных путях стоял броневой поезд и бил в направлении утренней зари, где был мост. В проходной стоял комиссар Афонин и еще два человека. Афонин курил, а другие пробовали затворы винтовок и устанавливали их в ряд. – Пухов, винтовку хочешь? – спросил Афонин. – А то нет! – Бери любую! Пухов взял и освидетельствовал исправность механизма. – А масла нет? Туго затвор ходит! – Нет, нету – какое тебе масло тут? – отказал Афонин. – Эх вы, воители! Давай патроны! Получив патроны, Пухов спросил ручную гранату: невозможно, говорит, без нее: это бой сухопутный – когда я на Черном море бился, и то там гранаты давали. Ему дали гранату. – Зачем она тебе, их и так у нас мало! – заявил Афонин. – Без нее нельзя. Матросы всегда этого ежика пущают, когда деться некуда! – Ну, вали, вали. – Куда идти-то? – К мосту, за рощу – там наша цепь. Нагруженный, Пухов побрел по путям. Проходя мимо бронепоезда, он заметил там матросов. Пухов залез на подножку и постучал в блиндированную дверцу. Дверца туго пошла по патентованному устройству, и в скважину просунулся матрос. – Тебе чего, сыч? – Шарикова тут нету? – Нету. – Распахни-ка мне ход, я приказ тебе дам. – Ну, сыпь скорей. В металлическом вагоне парилась тесная духота и веял промежуточный сквозняк. Замки трехдюймовых орудий воняли салом, но кругом было технически хорошо. Сидевший в башне за пулеметом матрос постреливал короткой частотой куда-то в поле, за кирпичные сараи, и пробовал рукою хоботок пулемета: не перегревается ли? К Пухову подошел большой главный матрос. – Ты что, братишка? Говори чаще. – Вдарь-ка, друг, по монастырской колокольне. Там у них наблюдатель. – Ладно, Федька! По колокольне: прицел сто десять, трубка девяносто – на снос! Матрос взял бинокль и стал проверять действие снаряда. Пухов ушел успокоенный. Идя по песчаному балласту железной дороги, он разговаривал в воздух. В синей лощине, закрытой укромным кустарником, шел бой. За железнодорожным мостом спешно работала артиллерия, сокрушая шрапнелью лощину. За мостом, наверное, стоял бронепоезд противника. Тяжелая артиллерия – шестидюймовки – издалека била по городу. Город от нее давно и покорно горел. Растопыренные умершие травы росли по откосу насыпи, но они тоже вздрагивали, когда недалекий бронепоезд из-за моста метал снаряд. На вокзале работал бронепоезд красных, за мостом – белых, в пяти верстах друг от друга. Снаряды журчали в воздухе над головою Пухова, и он на них поглядывал. Одни летели за мост, другие обратно. Но вплотную не встречались. В кустарнике лощины лежали рабочие – живые и мертвые. Живых было меньше, но они стреляли на ту сторону реки сдельно: за себя и за мертвых. Пухов тоже прилег и пригляделся. Видны были товарные вагоны, маленький дом полустанка и какой-то железный барак на путях. Мастеровых от белых отделяли речка и долина, всего полторы версты. «В чего же мы стреляем? – соображал Пухов. – Пули из страха переводим!» Сосед его, помощник машиниста Кваков, перестал стрелять и посмотрел на Пухова. – Что ж ты? – спросил его Пухов и выстрелил в шевельнувшийся предмет у станционного домика. – Живот заболел – часа два бузую с сырой земли. – А в кого мы стреляем? – В белых – не знаешь, что ль? – В каких белых? А где же Красная Армия? – Она на том конце города кавалерию сдерживает. Это генерал Любославский наскочил – у него конницы – тьма. – А чего ж мы раньше ничего не знали? – Как не знали? Это, брат, конница – сегодня она у нас, а завтра в Орле будет. – Чудно! – сказал Пухов с досадой. – Лежим, стреляем, аж пузо болит, а ни в кого не попадаем. Ихний броневик давно прицел нашел – и крошит нас помаленьку. – Что же будешь делать-то: надо отбиваться! – ответил Кваков. – Чушь какая: смерть не защита! – окончательно выяснил Пухов и перестал стрелять. Шрапнель визжала низко и, останавливаясь на лету, со злобой рвала себя на куски. Эти куски вонзались в головы и в тела рабочих, и они, повернувшись с живота навзничь, замирали навсегда. Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки. Тогда выходило, что люди умерли не навсегда, а лишь на долгое, глухое время. |