Онлайн книга «Чара силы»
У пекленца округлились глаза. — Как? — прошептал он. — Мы что, сами? — Самому мне не случалось, — молвил Даждь, — но я видел, как это делают другие… Ты мне поможешь? Падуб кивнул и убежал готовить баню. * * * Снаружи бушевала настоящая метель. В трех шагах ничего нельзя было увидеть. Короткий зимний день подошел к концу, и все погрузилось во мрак. Сквозь завывание ветра ничего нельзя было разглядеть. Узкую тропку к бане замело, но Даждь на руках понес стонущую жену до спасительного тепла, где бережно, не обращая внимания на ее стоны и мольбы пополам с криками, раздел и уложил на лавку. Бочком протиснулся в дверь Падуб, осторожно, чтобы не потревожить, положил подле веретено и нож и отступил, ожидая приказаний. Златогорка страшно закричала, рванулась вверх, и пекленца как ветром сдуло. Захлопнув за собой тяжелую дверь, он привалился к ней спиной, отирая пот со лба и стараясь найти в себе силы вернуться — его помощь могла понадобиться. Взгляд упал на распахнутые настежь ворота — как он въехал днем, возвращаясь с охоты, так их никто и не закрыл. Проваливаясь по колено в свежий, только что налетевший снег, Падуб добрался до створок. Их замело так, что не своротишь. Но он рванул одну на себя с такой злостью, что не удержался и упал в сугроб. Падение отрезвило его. Снаружи бесновалась буря, о каких выросший в жаре и духоте пекленец не слышал даже в сказках. Где‑то в ночи ревели и завывали жуткие твари, а совсем рядом под их стон и хохот рожала женщина. Падуб встал и не отряхиваясь побрел назад. Метель бушевала так, словно хотела уничтожить все живое в мире, но одинокий всадник, пробиравшийся лесом, словно бросил ей вызов. Припав к гриве лошади, он отчаянно погонял, не щадя ни себя, ни животное. Почти на коленях конь вполз по снегу на холм и, пошатываясь, вошел в ворота. Падуб обернулся на скрип снега, и Жива, в сапогах и мужских портах, чуть не упала к нему на руки. — Где? — только и вымолвила она, но сама уже поняла и устремилась к бане. Даждь кинулся ей навстречу. Златогорка еле дышала, жадно ловя воздух почерневшими губами, искусанными в кровь. На ходу скидывая полушубок, рукавицы и кожаную подкольчужную куртку, Жива, оставшись в одной рубахе, подошла к роженице. — Выйди, — кивнула она Падубу, застывшему с белым лицом у двери. — Там постой! Пекленец исчез, будто его и не было. — Мне тоже? — Даждь поднял голову. Останься, — сурово приказала Жива. — Ты муж. И отец. Взяв Даждя за руку, она молча усадила его подле разметавшейся на ложе Златогорки и вложила в его руку ослабевшие пальцы жены. Почувствовав его тепло и силу, роженица вдруг подняла голову и слабо улыбнулась. — Ну, вот, а ты боялась, — — улыбнулась Жива ей. — Сейчас рожать будем! Ты только помоги мне немного… И торопясь, пока Златогорка не начала тужиться, стала развязывать узелки на ее одежде. Жива уже стала матерью — это было видно по вновь появившейся талии и налившимся грудям. Под глазами ее залегли тени — следы боли и бессонных ночей. Она как будто постарела, но от этого не стала менее привлекательной. Даждь уже хотел спросить, кого она родила Велесу, но в этот миг Златогорка вдруг закричала и судорожно вцепилась в его руку. — Помоги мне, — приказала Жива. — Переверни ее — пусть младенцу будет легче… Даждь послушно исполнял все, что велела сестра. — Она не умрет? — вырвалось у него. — Она родит легче, чем я, — коротко ответила Жива. Но тут Златогорка снова закричала, забилась в руках Даждя, ударяясь затылком о скамью. — Нет! Нет! — кричала она. — Не тронь! Даждь! Даждь! — Я здесь, — отозвался он, но жена ничего не слышала. — Не воин! Не воин! — кричала она. — Я не хочу умирать! Я хочу жить!.. Жива склонилась над роженицей. Руки ее чуть дрожали от волнения и усталости, но она уже видела головку ребенка — такую же светловолосую, как у отца. — Ну же, давай, давай, — уговаривала она. — Давай, сестра! Еще немного! Он уже здесь! Но Златогорка вдруг глубоко вздохнула — и ребенок скользнул обратно. — Устала я. — Женщина прикрыла глаза. — Дай поспать! Даждь вскинул на сестру полные боли глаза, но -Жива вдруг яростно скрипнула зубами. — Нет, ты у меня родишь, — прошептала она, к в ее руке блеснул нож. — Давай! Увидев лезвие у самых глаз, Златогорка завизжала так пронзительно, что на ее крик ворвался Падуб. Тело роженицы изогнулось дугой — и на руки Живе легко и быстро скользнул младенец. — Ну вот, а говорила — устала, — проворчала Жива, очищая личико ребенка. Он сучил ручками, выворачивался. Златогорка о усилием подняла голову. — Кто? — шевельнулись искусанные в кровь губы. — Радуйся! — Жива приподняла младенца, шлепнула его, и малыш зашелся громким криком. — Сын! — Дай. — Златогорка протянула дрожащие руки, и Жива положила новорожденного ей на грудь. Он был еще соединен с вей пуповиной, и, оставив мать заниматься младенцем, Жива торопливо и привычно сначала перетянула ниткой, а затем отрезала пуповину ножом. Даждь, все еще держащий голову жены на коленях, только кривил губы в улыбке, не спуская глаз с ребенка. Щеки Даждя были влажны от слез, и он бережно нянчил, как младенца, свою левую руку. От локтя до запястья она была располосована ногтями Златогорки. Увидев его рану, Жива ненадолго оставила мать с младенцем и подсела к брату. — Получил в сраженье за свою семью, — пошутил он сквозь слезы. Златогорка встрепенулась, услышав страшное слово. — Он не будет воином! Я так хочу! — Он будет чародеем! — улыбнулся Даждь, пока Жива останавливала ему кровь и обматывала раны чистой тряпицей. — Я свожу его в пещеры Святогора — будет наследник делам твоего брата. А потом ты родишь мне дочь… И мы обручим ее с… — Он вопросительно посмотрел на Живу. — Сын, — кивнула она, не поднимая головы. Убедившись, что все в порядке, Падуб присел на корточки у двери, вытирая рукавом доб. Он здорово замерз, стоя у двери, но войти в дом не мог, хотя теперь можно было и передохнуть. Златогорка что‑то сонно ворковала сыну, качая его на груди. Она ни на что не обращала внимания и позволяла Живе хлопотать подле себя, наводя порядок. Чтобы не сидел без дела, Жива привлекла к работе Падуба, и он шастал туда–сюда, оставляя мокрые следы. В такой мороз и вьюгу нечего было и думать переносить мать и дитя и дом, а потому поневоле первую ночь асе провели в бане. |