Онлайн книга «Мой генерал»
Федор Тучков вздохнул выразительно. Она сама только и делала весь вечер, что так вздыхала. Она вздыхала о том, что Федор Тучков очень тупой. Теперь Федор вздыхал о том, что она, Марина, тоже оказалась тупой. — Такие узкие ремни не носят в джинсах. Вы что? Не понимаете? Джинсовый ремень должен быть по крайней мере вдвое шире. — А может, он был не такой… модник, как вы, и ему было наплевать на ремень? Тут ей показалось, что Федор обиделся. Наверное, слово «модник» его задело. Ну и что? Одни его светящиеся штаны чего стоят, не говоря уж о сказочной гавайской рубахе! — Может быть, ему и было наплевать, — изрек наконец Тучков Четвертый, — но это просто очень неудобно — такой узкий ремень в джинсах! — Вам видней, — согласилась ничуть не убежденная Марина. — Я просто не понимаю, какое это имеет значение — узкий ремень, широкий ремень! Самое главное, что этим ремнем его… он… Снова толща черной воды, заросшая бурой и как будто грязной травой, распахнутые мертвые мутные глаза и черный провал рта, из которого лилось на песок… Марина вдруг взялась за горло. Горло было горячим и неприятно хрупким, а рука холодной, как лягушачья лапа. — Что такое? — подозрительно спросил Федор Тучков шепотом. — Вам что, плохо? — Мне не плохо, — пробормотала Марина, — мне хорошо. Он озабоченно посмотрел ей в лицо. — Давайте-ка я вас подсажу, — предложил он любезно, как будто распахивал перед ней дверь «Линкольна», — а ремень заберу. Давайте? — Куда… подсадите? — не поняла Марина и отпустила горло. — Как куда? На ваш балкон, разумеется. — Не надо! — возмутилась она. — Я сама прекрасно залезу! И она немедленно полезла, желая продемонстрировать ловкость, и застряла, и пузом повисла на перильцах, и стала дрыгать ногами, чтобы наконец перевалиться внутрь, и Федор Тучков приблизился и перекинул ее ноги. Вот позор. Позор и стыдоба колхозная, как говорил отец. — Все в порядке? — вежливо спросил снизу Тучков Четвертый. — Да, да! — с досадой ответила Марина. Щеки ее горели. — Бросайте ремень! — Может, я заберу его? Что он у вас будет лежать! — А у вас? На это Федор ничего не ответил. — Давайте, — поторопила его Марина, — бросайте! Ремень перелетел через перильца и шлепнулся у нее за спиной. — Спокойной ночи, — приглушенно проговорил снизу Тучков Четвертый, — на всякий случай заприте балкон. — Непременно, — сладким голосом пообещала Марина. Ей хотелось посмотреть, как он полезет к себе — вряд ли перемахнет перила, а-ля удалой полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах! — и тогда она со спокойной душой отправится спать и не будет остаток ночи думать о том, как застряла животом на перилах и торчала задом вверх, болтая ногами. Подсмотреть не удалось. Он не уходил, ждал, когда она закроет балкон, — из вежливости. Она закрыла и не сразу погасила свет — пусть он не думает, что она подглядывает! — а когда все же приподняла краешек белой шторы, Федора Тучкова на газоне не было. Исчез. Ушел. Марина проверила двери — входную и балконную. Все заперто. Как-то в одну секунду ей вдруг стало очень холодно, так холодно, что ледяные пальцы как будто окостенели и плохо слушались. Кое-как она нацепила байковую пижаму — пижам было две, байковая и шелковая, на выбор, — и забралась на громадную и пышную купеческую кровать и накрылась с головой. Зубы стучали, и пальцы, вцепившиеся в перину, никак не разжимались. Да. Она явно переоценила свои силы. Не стоило идти ночью на пруд, и шарить в нем палкой, и вздрагивать от каждого звука, и всматриваться в темноту леса, а потом обнаружить у себя за спиной черную тень! Зачем он пошел за ней? Что на самом деле ему нужно? * * * Прямо над Мариной, дрожавшей мелкой дрожью в своей купеческой постели, Вероника задумчиво смотрела в окно, на лужайку, тускло освещенную громадным старомодным фонарем, похожим на ящик. Вероника слышала, как разговаривали Федор Федорович Тучков и Марина, как она потом лезла через балкон, а он ждал, как потом он бросил ей что-то, а она подобрала. Что все это может значить? Что они задумали? Куда ходили? Следили за ней? Если да, то как они могли… догадаться?! Да еще так быстро? И что ей делать, если они на самом деле догадались?! Но… как?! Как?! Она соблюдала предельную осторожность. Он тоже был осторожен, и если бы не сегодняшний… разговор, никто и никогда ни о чем бы не догадался! За толстой стенкой старого здания бодро похрапывал дед. Вероника отошла от окна, дошла до кресла и повернула обратно. Ей нужно хорошенько все обдумать. Обдумать и принять меры. * * * Марина проснулась, когда серый свет очень раннего утра пробрался к ней в комнату. Проснулась мгновенно — распахнула глаза, уставилась в потолок, и больше закрыть их не смогла. Они просто не закрывались. Марина смотрела в потолок — довольно долго, а потом скосила глаза на будильник. Черные старомодные стрелки выглядели как-то странно на белом циферблате, и она не сразу поняла, что ничего не странно — просто еще очень рано, она никогда не просыпалась так рано. Больше ей не заснуть, она знала это совершенно точно. Потолок был белый и очень высокий, с немудрящей, но тяжеловесной лепниной. Санаторий строили в пятидесятые годы. Стиль сталинский ампир — колонны, ореховые двери, светлый паркет, просторные холлы, узкие коридоры, вот лепнина на потолке. Марина вытащила из-под одеяла руку и почесала нос. Ну что теперь? Бассейн? Зарядка? Медитация на балконе? Пожалуй, медитация была бы лучше всего, но — вот беда! — не умела она медитировать. Вернется в Москву, вступит в какой-нибудь элитный клуб, где этому учат. …Какой, черт побери, элитный клуб? Откуда у зачуханного профессора математики возьмутся деньги на клуб, где учат медитировать? И зачем ей учиться? Отпуск у нее случается раз в пять лет, а в промежутках между отпусками она чудесно медитирует и без всякой специальной науки — в холодной преподавательской, в триста шестой аудитории, где в узком солнечном луче танцуют пылинки, дома за стареньким компьютером, в своей длинной комнатке с окошком в торце — а за окошком старый тополь, в троллейбусе, уткнувшись носом в побитую молью дерматиновую спину утренней бабульки-путешественницы, невесть зачем и куда потащившейся в общественном транспорте — и все сплошная медитация, такая и эдакая и еще разэдакая!.. |