Онлайн книга «Философ»
|
– Если он тебе не нравится, верни его в магазин. – Дело не в том, нравится он мне или не нравится. – Так нравится? – Нет, серьезно. Что мне с ним делать? – Носить. – Ой, прошу тебя. – Считай мой поступок дружественным жестом. – Ой, прошу тебя. – Тебе он кажется недружественным? – Мне кажется, что я помолвлена. – Ну что же, начало положено, – сказал я. – Раньше ты была в этом уверена. – Тьфу, прошу тебя, прошу, прекрати. – Я пытаюсь снискать твое расположение наглыми демонстрациями присущей мне щедрости, – сообщил я. – Не знаю, но у меня такое чувство, что получается. – Нет, не получается. – То есть подарок тебе не понравился. – Конечно, понравился. Он великолепен. – Ну, значит, получается. – Джозеф… – Голос ее вдруг стал тише. – Черт. Я должна идти. – Подожди. – Я потом перезвоню. – Мина… Она положила трубку. Я улыбнулся, открыл холодильник и достал остатки шампанского. В ту ночь мне приснилась Альма. Мы с ней шли по гигантскому торговому центру, вроде «Уолмарта», но бесконечно большему, с высокими полками, которые, казалось, прогибались, до отказа забитые самыми разными ослепительно расцвеченными товарами – спортивным снаряжением, моющими средствами, игрушками, – все огромных размеров и яркие, как ядерный взрыв. Мы толкали перед собой громыхавшую магазинную тележку, бывшую вдвое выше меня, и снимали с полок одну вещь за другой. Тележка не заполнялась, мы тянулись за все новыми вещами, громыхание все усиливалось, усиливалось, шум стоял чудовищный, как при автогонках на уничтожение. Я попросил ее остановиться, мне нужно было передохнуть, у меня уже не осталось сил. Но Альма пошла дальше. Я закричал во весь голос, прося хотя бы секунду тишины и покоя, а она толкала и толкала тележку, направляясь к концу прохода, и я понял, что если не нагоню ее как можно быстрее, то не нагоню вообще. Я слепо пошарил вокруг в поисках чего-нибудь, что можно было бы бросить, – не в нее, но так, чтобы оно упало поближе к ней, привлекло ее внимание, дало понять, что я остался позади. Под руку мне попалась фарфоровая тарелка, и я немного помедлил. Кидаться тарелками – это же неправильно, разве можно бить такую прекрасную посуду? Однако Альма уже сворачивала в другой проход – значит, или сейчас, или никогда, и я, раскрутившись на месте, метнул тарелку. Она полетела, рыская от полки к полке, и при каждом ее ударе с полок летели коробки, пластмассовые и картонные, ярко-оранжевые, как дорожные конусы, и светло-зеленые; они дождем сыпались вниз, погребая меня, – вот я увидел Альму в последний раз – и все, чернота. Пять тридцать три утра, звук бьющегося стекла. Глаза открыты. Кожу на груди пощипывает пот. Снаружи темно-серое утро: задний двор, голая айва, проломленный забор, но и кое-что еще: прорезающий траву луч света, льющегося из библиотеки. Кто-то проник в дом, и я знал – кто; он здесь. Я влез в халат, прихватил стоявшую у камина кочергу и крадучись вышел в коридор. Студеный сквозняк привел меня в кабинет – в тот, что был прежде моим, – и я увидел, что в дверном окне со средниками выбита панелька с изображением охотничьей сцены. Я присел на корточки, прикоснулся к одному из больших осколков. Шапка охотника. Или шкура оленя? Сказать уже невозможно. Они стали неотличимыми, прекрасная вещь обратилась в хлам, в мусор. Я развернулся, не поднявшись с корточек, меня трясло от гнева. Я ожидал, что при моем появлении в библиотеке он вскочит на ноги, однако Эрик остался мирно сидеть посреди ковра, окруженный смятыми страницами, покореженными переплетами, вырванными с мясом корешками. Он опустошил дюжину полок и большую часть стоявших там книг уничтожил. – Встань, – приказал я. Он сунул руку под лежавшую раскрытой, обложкой кверху, книгу и вытащил из-под нее пистолет Альмы. – Нет, – сказал он. – Лучше ты сядь. Интересно, какое множество вычислений ухитряется производить мозг в мгновения, подобные этому. Расстояние от меня до него; расстояние от меня до двери; вес кочерги в моей руке; вероятность того, что пистолет заряжен, умноженная на вероятность того, что он все еще пребывает в рабочем состоянии. Цифры кружили и кружили у меня в голове, однако решения задачи я так и не получил. Я опустился в одно из кресел. – Положи кочергу на пол. Я положил. – Отбрось ногой в мою сторону. Я отбросил. – Хорошо, – сказал он. – Теперь можно и поговорить. Я молчал. – Что-то я чековую книжку никак не найду. – Я ее выбросил, – сказал я. Он помрачнел: – Это зачем же? – Она ничего не стоит, – сказал я. – Выдана на ее имя. Он внимательно вглядывался в меня. – Тогда зачем же я сюда приперся? Я решил, что ответа этот вопрос не заслуживает. – М-да, – произнес он. – Обидно. Я молчал. – А знаешь, холодно здесь. Я молчал. – По-настоящему холодно, – продолжал он. – Ей нравилось жить, как в холодильнике. Я в пятнадцати одежках ходил. Представляешь? А ей это было до лампочки. Я молчал. – Нет, я, конечно, понимаю – болезнь и прочее. Но хотя бы немного порядочности-то человеческой тоже надо иметь, а? Вот в этом и состоит беда людей вроде тебя. Я молчал. – Раздевайся, – сказал он. Я не шелохнулся. Он наставил пистолет мне в грудь. Я встал, снял халат. Молчание. Он ждал продолжения. Я стянул с себя пижамные штаны. – Давай-давай, ты еще не закончил. Я стоял перед ним, голый. – Холодно? Я молчал. Он вгляделся в мои гениталии. – Похоже, холодно. – Он рассмеялся. – Садись. – Ты можешь взять драгоценности, – сказал я. – А ты можешь сам себе вставить, – ответил он. Молчание. Я сел. Обшивка софы показалась мне, голому, наждачной. – Ну так что, начинай. Поговорим о чем-нибудь. Молчание. – О чем ты хочешь поговорить? – спросил я. – Да я не знаю. Надо подумать. – Он подумал. – Ладно. Как тебе такая тема? Ты, когда дрочишь, про нее вспоминаешь? |