Книга Обезьяна приходит за своим черепом, страница 102 – Юрий Домбровский

- Ну? - спросил Курт, щурясь перед зеркалом.- Были вы у господина Гарднера?

- Был, - ответил Ганка и вдруг спросил: - Долго вы работали у Курцера?

Курт сбросил в тазик бурую пену.

- А я и сейчас работаю у него, - ответил он спокойно. - Ведь это, - он сделал круглый жест, очерчивая им всю комнату, - считай, уже все его. Я-то ведь вижу, куда дело клонится.

В клетке тонко и пронзительно крикнула какая-то птичка.

- Он, кажется, любит птиц? - спросил Ганка.

- Что любит? - зачем-то переспросил Курт. - Ах, да, птиц-то? Любит, любит! Птиц-то он, точно, любит. Вот заказал дрозда принести. Сейчас я ходил западню ставить.

- Какого дрозда? - спросил Ганка.

- А черного дрозда, - мирно объяснил Курт, смотря в зеркало. - Мы сегодня пойдем с Гансом к оранжерее, там сейчас самый лов.

- К оранжерее? С Гансом? - донельзя удивился Ганка. - Это после того, как профессор...

Курт несколько насупился и вздохнул.

- Да, да, - сказал он прочувствованно. - Бедная госпожа Мезонье! Профессора я уже не жалею. Раз его нет, так и жалеть некого. А госпожу Мезонье...

И так помрачнел, что казалось, вот-вот всхлипнет.

- Очень жалеете? - иронически спросил Ганка.

- Очень! - печально кивнул головой Курт. - Уж так жалею, уж так я ее жалею...

- Курт, что вы валяете дурака! - крикнул Ганка. - Вы думаете, я не вижу этого? Благоде-тель! Жену он жалеет! Он пойдет с Гансом черт знает кому ловить дрозда! Это тогда, когда еще теплый труп профессора лежит в доме...

- Извините, не черт знает кому, - поправил солидно Курт, - а самому господину полков-нику. И потом, дорогой, ну зачем вы кричите? В доме умершего говорят шепотом.

Ганка приложил руку ко лбу. Голова у него гудела.

- Вы нарочно издеваетесь надо мной, - сказал он глухо. - Бог знает, зачем это вам нужно? Отчего ни на один мой вопрос вы не хотите ответить прямо?

Курт положил бритву и обернулся к Ганке.

- Ну, вы мне ответите на один мой вопрос? - спросил он, улыбаясь.

- Пожалуйста! - гневно фыркнул Ганка.

- Так вот: какого дьявола вам от меня нужно?

- Мне? - опешил Ганка.

- Да, вам! От меня? Какого черта? Скажите!

Ганка растерянно молчал.

- Что вы пристаете ко мне? С каких пор я знаком с профессором? Как я знаком? Что мне говорил профессор? Почему говорил? С какого времени я знаком с Курцером? Почему знаком? Любит ли Курцер птиц? Почему любит? Какую птицу я ему пойду ловить? С кем пойду? Когда пойду? Зачем вам это все нужно? Какая причина вашей... ну, любознательности, что ли, я уж так скажу из деликатности?

Ганка растерянно молчал.

- Ну вот, видите, - сказал Курт, как бы подводя итог.

- Да, вы правы, правы,- сказал наконец Ганка.- Да, но дело-то вот в чем: я имею серьезные причины так вас спрашивать. Очень серьезные. Профессор вам доверял. Вот мне Ланэ говорил, что вы ему привезли какое-то письмо, потом профессор вас вызвал зачем-то ночью. Это все дает мне основание относиться к вам с доверием.

- Ну, а мне, сударь? - спросил Курт.

- Что?

- Вот вы только что сказали: "Это все дает мне основание относиться к вам с доверием", - но ведь не вы мне рассказываете о себе, а, наоборот, меня спрашиваете. Так уж позвольте тогда и вас спросить : ну, а мне-то что дает основание вам доверять? И опять-таки, если вы мне доверяете, ну, тогда, пожалуйста, говорите. Я вас буду слушать.

Ганка молчал.

- Ну, вот видите, сударь, - повторил опять Курт, - о чем же нам тогда с вами говорить?

Он взял одеколон, аккуратно помочил платок и начал было примачивать левую, выбритую щеку.

- Но повторяю: я ничего не знаю, с полковником у меня никаких отношений нет. Да и, как вы сами должны понимать, не может быть. С профессором тоже никаких особенных разговоров не было. Просто я сидел около окошечка, увидел, что свет горит, ну и зашел посмотреть, что там такое. Ну, а что касается всего прочего... честное слово, не помню даже, о чем вы меня спрашива-ли... Да, о птичках. Любит ли полковник птиц? Любит, очень любит. У него во всех комнатах клетки. Ну вот, кажется, и все!

Он сделал еще несколько взмахов бритвой, потом аккуратно вытер ее ваткой, положил в футляр и встал. Подошел к углу комнаты, открыл ящик и вынул оттуда какое-то несложное приспособление - моток веревки, легонькие козлы, кусок сурового полотна, все это в разобранном и свернутом виде.

- Видите, какой станок, - сказал он шутливо, - совсем как дыба. Правда? Вот мы сейчас это соберем, да и...

Ганка стоял молча. И вдруг пришло ему в голову что-то такое, что относилось к одиночке, к желтому свету угольной лампочки и разговору вдвоем о дыбе и о том, кто ее перенес. И, не отдавая себе отчета зачем, он вдруг прочел строчки, пришедшие к нему неведомо как и откуда:

Вот так же будет поздно или рано

И с царством многолетнего тирана.

Он покрутил говой: "Господи, какие есть люди на свете!" И тут он увидел - руки у Курта дрогнули, и он положил полотно на пол.

- Что вы сказали? - спросил он.

- Так, - быстро ответил Ганка и махнул рукой.- Но, Курт, Курт, как все это скверно устроилось!

- Откуда вы знаете эти строчки? - повторил Курт и подошел вплотную к Ганке. - Кто вам их читал?

Он подтянулся, стал твердым, губы и подбородок у него сразу отвердели и четко оформились. Он схватил Ганку за плечо и так больно сжал, что тот вскрикнул, но Курт будто этого не заметил.

- Кто вам прочел это стихотворение? - повторил он, почти угрожающе.

- Что вы на меня кричите? - машинально обиделся Ганка и вырвал у него руку.

Курт с размаху ткнул свой ловкий снаряд, и все эти кусочки холста, бечевки, веревки, намотанные на палочки, - все полетело в сторону.

- Откуда вы?.. - начал он тем же тоном и вдруг опомнился.

Отошел, сел на табуретку и опустил руки.

- Мне эти стихи прочел товарищ по камере, - сказал Ганка. - Мы сидели вместе, и вот он прочел их мне.

Курт поднял голову.

- Как звали вашего товарища? - спросил он.

- Его звали Грубер, то есть звали Карл Войцик. Его раньше, как-то ночью, привели ночевать в мою квартиру, и вот тогда мы познакомились с ним.

- Ну, а... каким образом вы и он дошли до этих стихов? О чем вы говорили до этого?

Теперь лицо Курта было совсем иное. Правда, ничего существенного не изменилось в нем, только исчезло выражение этой насмешливо-выжидательной иронии, но стоило взглянуть на него, чтобы понять - вот был один человек злой, недоверчивый, насмешливый, а теперь говорит, слушает, спрашивает кто-то совсем другой.