Книга Лезвие сна, страница 31 – Чарльз де Линт

Иззи кивнула. Она не могла вспомнить, чтобы Джилли когда-нибудь злилась. Порой поддавалась эмоциям, но всегда держала себя в руках.

— А приятель Джилли? — спросила Иззи. — Тот парень, что служит в полиции, — Леонард или Лари, он не сможет ничем помочь?

— Его зовут Луи. Он тоже приходил вместе с Джилли, но он всего лишь сержант и не в силах заставить копов бережнее обращаться с Рашель. Для них это что-то вроде развлечения. В довершение ко всему Луи сказал, что даже в случае поимки подонков их адвокат так замучает Рашель, что ей лучше не появляться в суде. Джилли говорит, что Рашель совершенно подавлена и уже жалеет, что заявила в полицию.

— Но это же неправильно.

— Нет, — покачала головой Кэти. — Это просто чудовищно.

Покончив с одной салфеткой, она взялась за следующую:

— И что хуже всего — так это то, что подобные вещи происходят постоянно. Мы просто не осознаем этого, пока беда не коснется кого-то из знакомых.

— Да, пока не встретишься с пострадавшим лицом к лицу, преступление кажется нереальным, — согласилась Иззи.

— Ужасно, не правда ли? Иззи, мы позволяем таким уродам существовать в нашем мире. Временами мне кажется, что их уже больше, чем нормальных людей. — Кэти выпустила из пальцев последние обрывки салфетки. — Наверно, Лавкрафт был прав.

— Кто это?

— В тридцатых годах был такой писатель. Он рассказывал о многочисленных чужаках, обитающих на задворках нашего звездного мира и стремящихся его завоевать. Они влияют на наше сознание и заставляют совершать подлые поступки, тем самым добиваясь, чтобы их пустили на нашу планету. Чем хуже становится наш мир, тем скорее они добьются своего. — Кэти печально посмотрела на подругу. — Иногда я думаю, что их появления можно ожидать со дня на день.

— Это безумие.

— Возможно. Но ты не можешь не согласиться, что в нашем обществе что-то пошатнулось. С каждым годом подонки отвоевывают у нас всё больше пространства. Лет пять назад тебе бы не пришло в голову опасаться нападения на автобусной остановке. Днем и ночью можно было без страха гулять почти по всему городу, никто даже не думал о таких безобразиях. Мы допустили в наш мир зло, может, не я и не ты конкретно, но если мы не будем против него бороться, то станем его частью.

— Не могу сказать, что верю в существование абсолютного зла, — сказала Иззи. — Я считаю, что в каждом из нас есть всего понемногу, но только наши собственные решения определяют, какими мы будем.

— А ты можешь найти хоть что-то хорошее в тех, кто издевается над детьми? Или в подонках, напавших на Рашель? Ты можешь простить таких людей?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Нет, не могу.

— И я тоже, — угрюмо сказала Кэти. — Рашель разрешают посещать только после обеда. Ты пойдешь к ней завтра вместе со мной?

— Завтра у меня только одна лекция. Я освобожусь к четырем часам.

Кэти сдвинула в сторону горку бумажных обрывков и взяла в руки меню. Несколько секунд она изучала список блюд, потом снова опустила меню на стол.

— Мне совершенно расхотелось есть, — сказала она. — Желудок сводит судорогой при одном воспоминании о несчастье Рашель.

Иззи тоже закрыла меню. Она попыталась представить, что пришлось пережить несчастной девушке ночью, а потом еще и днем, когда ее допрашивали, и тоже ощутила тошноту.

— Пойдем домой, — предложила она.

Этой ночью Иззи снился особенно скверный сон. Войдя в студию Рашкина, она обнаружила мертвецов, распростертых на полу среди обрывков ее полотен.

Персонажи картин обрели тела, а потом были разрезаны на куски или сожжены с той же методичной жестокостью, с которой раньше уничтожались полотна.

На рассвете Иззи проснулась, заплакала в подушку и больше не смогла заснуть. В семь часов она уже оделась и отправилась в мастерскую, где обнаружила все свои работы в том же состоянии, в котором оставила их накануне, чего нельзя было сказать о холсте на мольберте Рашкина. Похоже, старый художник продолжал работать еще долгое время после ее ухода.

IX

— Твоя подруга совершенно права, — сказал Рашкин после того, как Иззи рассказала об идее абсолютного зла и абсолютного добра. — Именно поэтому мы должны соблюдать величайшую осторожность. Иззи, нас окружают ангелы и чудовища. При помощи нашего искусства мы способны вызвать их — может быть, из бездны, а может, из самих себя, из потаенных уголков души, которые есть у каждого человека и к которым он обращается только в сновидениях или в творчестве. Но эти существа несомненно есть. И они могут обнаружить себя.

Иззи нервно рассмеялась:

— Не надо говорить об этом так серьезно, а то у меня по спине уже ползут мурашки.

— Хорошо, потому что всё это на самом деле очень серьезно. В наши дни зло господствует над миром. Наши творения противостоят ему, но мы должны быть осмотрительны. Каждый шаг к добру одновременно приоткрывает двери для зла.

— Но ведь мы... просто создаем картины.

— В большинстве случаев так оно и есть, — согласился Рашкин.

Он отложил кисть и подошел к Иззи, решив прервать свою работу. Девушка сидела на диване у окна, из которого была видна огибающая дом тропинка.

Она подтянула колени к груди и освободила место для своего учителя.

— Но мы стремимся к большему, — продолжал Рашкин. — Мы пытаемся сотворить великие полотна, при виде которых мир будет радоваться и находить утешение. Такие работы создаются благодаря особому секрету из области алхимии, который я хочу разделить с тобой, но формула его настолько сложна, а стремление и вдохновение автора должны быть направлены настолько точно, что без особого наречия, которое складывается между нами, я не смогу передать тебе эти знания.

Иззи некоторое время изучала его, отыскивая хоть малейший признак насмешки, но лицо Рашкина было абсолютно серьезным.

— Вы... вы говорите о чем-то большем, чем живопись, — сказала она. — Я права?

Рашкин приложил узловатый палец к ее лбу:

— Наконец-то ты начинаешь открывать глаза и пытаешься видеть.

— Но...

— Достаточно болтовни, — прервал ее художник и одернул рабочую блузу. — У нас много работы. Я думаю, твоя знакомая Альбина просит привезти еще несколько работ?

— Да, но...

Рашкин по-прежнему оставил без внимания ее попытку заставить его объяснить те загадки и намеки, которые только что прозвучали в их беседе.

— Сколько картин продано в галерее? — спросил он, возвращаясь к мольберту. — Пятнадцать?

— Двенадцать, — ответила Иззи. Рашкин задумчиво склонил голову.

— Я считаю, пришло время для твоей персональной выставки. — Он поднял кисть и некоторое время рассматривал чистый холст, натянутый на мольберт. — Как ты думаешь?