Онлайн книга «Ангел за правым плечом»
|
– А мне, – неожиданно встревает Никитос, – в этой истории почему-то больше всего Ингу жалко. Красивая она очень. И хорошая. Я влюблен в нее даже был, прям по самые по уши, когда против нее в челлендже гонялся… Ну ни хрена себе, думаю! И этот туда же… Но молчу. Только, подражая Мажору, добиваю одним глотком бутылку пива и лезу в сумку за следующей. – Ингу, – соглашаюсь, – тоже жалко. Человечек она и вправду неплохой… – Но нашего друга, – подхватывает Гарри, – зовут Али. Точка. И Ингу в этой ситуации лично я воспринимаю исключительно как одну из частей одной огромной проблемы по имени Глеб. И – будьте любезны… Я отхлебываю глоток из второй бутылки, снова бросаю тоскливый взгляд в сторону светловолосой молодой мамашки и отрицательно качаю головой. – Это, – говорю, – похоже, и есть наша основная ошибка, Гарри. Нет отдельной проблемы по имени Глеб, точно так же, как и нет отдельной проблемы по имени Инга. Это, брат мой старший, одна – очень дурная, надо сказать, – но одна, и только одна, проблема. А Али и Инга всего лишь – две разные стороны одной и той же медали. И, что самое страшное, брат: они, похоже, оба это прекрасно понимают. И понимали с самого начала, просто сделать ничего не могли. И сейчас не могут. И как им с этой херней помочь, у меня, просто поверь, совершенно в башке не укладывается. Потому как люди и вместе быть не могут, и по отдельности просто тупо подыхают, разваливаются, деградируют. Просто ты этот процесс только с одной стороны наблюдал, Никитос – только с другой, а я имел сомнительную честь с обеих, итить их мать, сторон поучаствовать… – Во-о-от даже как, – тянет Мажор и лезет ко мне в карман за пачкой с сигаретами. – А что?! Вполне даже может быть, что и так. Тут тебе, брат, точно виднее. У меня-то по этой части опыта никакого. Я ж, понимаешь, всегда от такой Санта-Барбары бегал быстрее, чем черт от ладана и поп от триппера. Женился, доченек родил, людей из них воспитаю хороших, – и все дела. Дома комфортно опять-таки. Жена – женщина надежная, спиной к ней поворачиваться не страшно. А спроси меня, любил ли я ее когда-нибудь, так и даже не найду, что ответить-то. Даже когда песни ей под гитару тут на Воробьевых распевал, бля, как кот мартовский… Я вздыхаю в ответ, тоже вытаскиваю из пачки сигарету, и мы прикуриваем. – Даже не знаю, – тоскливо смотрю в сторону, – как мне относиться к этим твоим словам. Завидовать или сочувствовать… – Каждому, – жмет плечами Мажор, – свое. И меня мое лично вполне пока что устраивает… Сидим. Молчим. Пьем пиво, шуршим сухариками. Все четверо. Ветра здесь и вправду почти что нет, и я смотрю, как неторопливо, выписывая не поддающиеся математическому исчислению кривые, падают на асфальт разноцветные осенние листья. Хотя какой-нибудь физтех со мной, наверняка, на эту тему поспорил бы. Насчет, в смысле, математического исчисления. Мне плевать. Мне нравится так думать – и все дела. – Угу, – неожиданно болезненно и ядовито кривится Никитос, – устраивает, конечно. Пока то, что не устраивает, не подойдет к тебе так тихонько из-за угла и не ебанет тебя по твоей тупой банкирской башке. Да так ебанет, что тебе пыльный мешок, бля, просторным и чистым дворцом покажется… И снова присасывается к бутылке с пивом и деловито шуршит целлофановыми обертками от ржаных сухариков. Ну, бля, думаю, – что за жизнь. И листья никак падать не прекратят, и пиво, сцуко, никак не кончается… – Может, оно и так, конечно, – держит удар Мажор. – Я тут вообще-то, сцуко, профан, так что даже спорить не буду. Только пока в руках себя держать удавалось. Хотя, врать не буду, и накатывает порой такая тоска, что хочется плюнуть на все на хрен и отправиться немедленно к проституткам. Но – держусь ведь как-то, потихонечку… – Не о том ты сейчас, – снова кривится Никитка, – Гарри. Ой, бля, не о том… – Да я знаю, – неожиданно широко улыбается Мажор, – что не о том, салага. Просто сейчас речь вообще не обо мне идет. Вот когда придет мой черед по крышам прыгать и в омут нырять, – тогда и поговорим «о том» гораздо подробнее. А сейчас у нас на повестке дня – совсем другая хуйня, брат. И ее в отличие от моей – от пока что, к счастью, гипотетической – надо решать немедленно. Иначе сами себе пожизненный приговор мужского непрощения и неуважения подпишем. Тебе это надо, Никитос?! Думаю, что нет. Вот и мне не надо. Ну, просто ни капельки… Я хмыкаю. Про себя, разумеется. Молодец, Мажор. Просто красавец. Отбился, да еще как, с каким профитом! Вот только любопытно, что за чертей он в своей роскошной рублевской квартире гоняет тоскливыми осенними вечерами? Боюсь, что наши с Никитосом личные дьяволята при виде этих тварей со страху сдохнут. И разбегутся с диким истерическим писком по пыльным уголкам наших с ним маленьких персональных преисподенок… Ну да ладно, думаю. Тут-то он, по крайней мере, прав – стопудово. Сейчас об этом думать – не время и не место. Просто потому, что у другого нашего с ним друга этого самого времени, – в смысле, для того, чтобы подумать, – боюсь, остается все меньше и меньше. Скукоживается оно у него, словно шагреневая кожа у героя одной из новелл старинного французского беллетриста. Жившего, если мне склероз не изменяет, аж в позапрошлом столетии. Во дела, качаю про себя головой. Неужели и вправду человек вообще ни хрена не меняется?! И его одни и те же проблемы занимают, что в девятнадцатом, что в – страшно подумать – аж двадцать первом столетии?! Да нет, вряд ли. Вряд ли бы бальзаковские герои в наше время элементарно выжили, со всеми этими своими мильонами терзаний. А мы – ничего так, пыхтим потихонечку. И даже умудряемся удовольствие от этой жизни получать какое-никакое… – Самое поганое, – говорю медленно, с трудом подбирая слова, – что мы, похоже, в той же ловушке, что и они сами. Это, блядь, просто, по ходу, воронка какая-то их личного, ниебически хитровыебанного изготовления. И нас туда всех, мудаков, потихонечку и заволакивает. Туда бесконечно падать можно, и чем глубже падаешь, тем сильнее засасывает. Просто потому, что мы, как и они сами, тоже все понимаем, а помочь им ничем не в состоянии. И не помочь не можем, бля, потому что, – тут Гарри прав, причем стопудово, – сами себе этого никогда не простим. И не забудем, даже если очень постараемся. Вот такая вот хуйня у нас в результате и рисуется, – захочешь, не сотрешь. Ни действия, ни бездействия… – И что же нам делать? – внимательно и тяжело смотрит мне прямо в глаза Никитка. |