Онлайн книга «Я русский»
|
Не до них нам сейчас. Совсем не до них… …А потом мы немного прогулялись всей компанией по городу до Старого порта, попили обжигающе крепкого и горячего местного кофе и не спеша вернулись в гостиницу. Где снова лоб в лоб столкнулись в лобби-баре с чеченской троицей. Тьфу. Они, оказывается, в нашем отеле жили. Что у них тут, думаю, – медом намазано? И он снова к нам подошел. Вот ведь… – Меня зовут Альвей, – представляется. – Теперь можете говорить?! Или опять не хотите?! Делать нечего. Нас один хрен – человек семь. Пусть прыгает. Камеры наружного наблюдения покажут, что этот урод первым приставал к мирным русским туристам. И отметелили его, выходит, – исключительно в целях личной самообороны и неукоснительно уважаемой общественной, блин, безопасности. Ага. Но он прыгать не стал. – Я сам за «Терек» болею, – говорит. – Вы на футбол приехали, так? – Ну, так, – усмехаемся. – А тебе-то что? Где мы, где Марсель и где твой «Терек»? Извини, как-то не вписывается. Тут, гляжу, он воздуха в грудь побольше набирает. Нет, думаю, парень. Не это тебя интересует. Ой, не это. Наконец, решается. – Вы – фашисты?! – выпаливает, грозно играя желваками. И – показывает на наши майки. Н-да, думаю… Как же у вас у всех в мозгу-то насрано… – Здесь где-то написано, – тыкаю себя пальцем в грудь, – что мы фашисты?! Здесь написано, что мы – русские. Чем гордимся, прикинь? Так что, если есть что предъявлять – предъявляй. Только сначала учти, что для местных ты – тоже русский. Независимо от твоей настоящей национальности. Он задумывается. Молчит, нижнюю губу зубами покусывает. Потом коротко кивает. И – уходит. Они что-то там горячо обсуждают, все втроем, за своим угловым, у выходящего на залитую огнями старую вечернюю марсельскую площадь красивого витринного окна столиком. Нам по фигу. Мы слишком устали. Поэтому молча хлопаем по паре порций местного кальвадоса и отправляемся по номерам. Утром, попив за завтраком кофейку, решили сгонять на кораблике на остров замка Иф, где мотал в свое время срок тот самый Эдмон Дантес, который стал графом Монте-Кристо. Делать-то все равно особенно нечего. Игра – только завтра. Кораблик, кстати, так и назывался. «Эдмон Дантес». И никакой тебе, сцуко, фантазии… …Ну, что сказать – ничего особенного. Остров как остров. Торчит из моря скала, украшенная средневековой тюрягой. Если только тюрьма, пусть даже средневековая, может быть украшением. Не люблю я подобного рода заведения. А так – красиво, конечно. Особенно если погода хорошая. А с погодой нам в тот раз повезло. Прокатились, короче. Полазили по светло-песчаного цвета стенам, пофотографировались, позагорали под ласковым зимним средиземноморским солнышком в шезлонгах, живописно расставленных прямо у крепостных стен. Потом Злата предложила залезть на самый верх, где было оборудовано что-то вроде смотровой площадки. Забрались. Стоим, море разглядываем. Красиво. – Слушай, – неожиданно спрашивает Злата, – я все тот разговор ваш никак забыть не могу. О гибели европейской культуры. Вы и вправду так думаете? Закуриваю. – Не только мы, – снова вздыхаю. – Был такой прекрасный европейский философ. Освальд Шпенглер. Так он первый том своего «Заката Европы» аж в восемнадцатом году прошлого столетия опубликовал, если мне склероз, конечно, не изменяет. – Я что-то о нем слышала, – кутается в легкое пальто моя девочка. Наверху – довольно прохладно. – Только слышала? – удивляюсь. – Странно. Он – один из величайших мыслителей той самой Европы, о которой мы только что разговаривали. – Ну, – зябко поводит плечами, – он у нас в университете не считается актуальным, поэтому в основных курсах его не изучают; только на факультативных, а я на него не записывалась. – Слушай, – гляжу на нее заинтересованно, – а Достоевского у вас изучают? Или, скажем, Бердяева? Она поднимает на меня удивленные глаза. – Достоевского изучают на славистике, а книгу Бердяева про коммунизм и большевизм – еще и на политологии, в основном курсе. – Погоди, погоди, – удивляюсь. – Только «Истоки и смысл русского коммунизма»? Но это же самая примитивная его работа. – Не знаю, – снова пожимает плечами. – О других нам не рассказывали. И хорошо, потому что он очень скучно пишет. Я вздыхаю, отворачиваюсь, отщелкиваю окурок и долго смотрю, как он летит вниз вдоль крепостной стены. Урны в замке, как и вообще во Франции, – отсутствуют начисто. Французы боятся терактов. И, чтобы их избежать, делают две вещи – убирают мусорные урны и лижут жопы арабам и прочим исламистам. В результате на улицах их городов скапливается совершенно нереальное количество мусора: и обычного, и генетического. Нормальная дурь, думаю. – Что? Хочешь сказать, нас неправильно учат? Я поворачиваюсь к ней лицом, облокачиваюсь на парапет. Прохладный ветер приятно раздувает волосы на затылке. – Вас очень правильно учат, моя принцесса, – кривлюсь. – Очень. Чтобы вы радовались жизни. Как овечки на лугу – бе-е-е, бе-е-е. Зачем забивать вам голову тем, что еще в начале прошлого века некий Освальд Шпенглер положил конец так называемой «прогрессистской исторической школе», убедительно доказав, что развитие любой цивилизации – конечно? И что это так же глупо отрицать, как смертность человека? Не предположил, заметь. Доказал. Почти математически. Но это вам ни к чему. Это нужно знать только профессиональным историкам. И то только потому, что профессионально заниматься исторической наукой, не изучая Шпенглера, просто невозможно. А вам достаточно верить в прогресс, гуманизм и неминуемое торжество либеральной, прости господи, демократии. Она внимательно смотрит мне в глаза, поправляет взъерошенную ветерком легкую золотистую челку. – Ты очень злой, Дан, – говорит наконец. – И тебя непросто любить. Очень непросто. Но я буду стараться, правда. Потому что мне больше никто не интересен. |