Книга Самое ценное в жизни, страница 44 – Татьяна Герцик

Илья с Виктором были явно навеселе и своей буйной радости не скрывали. Ей стало не по себе, и она боязливо осмотрелась – не обращают ли на них внимание прохожие. Но тут же одернула себя – ну, какое ей дело, кто что подумает? Улыбнувшись, поздоровалась:

– Привет, великие художники! Как дела?

Они по-свойски, как своего парня, похлопали ее по плечам.

– Великолепно! А вот ты-то куда запропала? Весь наш бомонд тебя обыскался. Как в воду канула! Мы уж думали – улетела к тому французу, поскольку твой бойфренд ничего толкового о тебе сказать не мог, Юрий Георгиевич несколько раз ему звонил, пытался выяснить, где ты.

Татьяна виновато поежилась, понимая, что Юрию Георгиевичу, конечно, нужно было бы позвонить, но он с Верой Ивановной непременно бросился бы ее навестить, и тогда о ее положении узнали все знакомые. Дошло бы и до Владимира…

Довольная, что широкая и длинная шубка из стриженого бобра удачно скрывает ее располневшую талию, она постаралась втянуть животик и выпрямить спину. Но парни на ее фигуру не обратили никакого внимания. У них был интерес поважнее.

– Так где ты была?

Таня сделала рассеянный жест, означающий что угодно.

– Да так, то здесь, то там. Отдыхала. А вы что поделывали?

Они сразу забыли о своем вопросе, на который так и не получили ответа, и начали наперебой, перебивая друг друга, выкладывать новости:

– О, у нас столько дел! Картины, выставки, выступления, голова кругом! Тяжелая вещь слава! А тут еще праздник надо готовить! – Она с недоумением посмотрела на друзей, но те, не замечая ее растерянности, с упоением продолжали: – Ты же знаешь, конечно, что в апреле у мэтра юбилей? Столько дел, с ног уже сбились. Мы же любимые ученики, сама понимаешь, на нас вся организация. А тут еще и ты как сквозь землю провалилась! Мы хотели тебя в организационный комитет запрячь, может, подключишься? Кроме нас, все его выпускники и нынешние студенты готовят в честь учителя коллективную выставку, а он в ответ – свою, персональную. Ну, как, идешь в долю?

Она растерялась. Ни в каком комитете она участвовать не могла. Да и картин готовых у нее не было. Но до апреля время еще есть, можно попытаться что-нибудь сделать.

– Я позвоню завтра, ладно?

Они согласно закивали головами и, взглянув на часы, заторопились.

– Ладно, звони, наши телефоны ты знаешь! А нам пора, у нас встреча важная!

И побежали дальше, вскидывая длинными ногами, как жеребята. Она задумчиво посмотрела им вслед и неторопливо зашагала дальше.

Придя домой, позвонила Насте. Та первым делом спросила:

– Таня, очень странно, почему тебе нельзя звонить? Ты звонишь, а тебе нельзя. Где же ты есть?

– Уже можно, я дома!

Сестра задумчиво произнесла, тяжело дыша в телефон:

– Это хорошо, потому что нам опять звонил Владимир. Ты пожалела бы его, что ли! Он уже на ладан дышит! Он в эти выходные приезжал к нам, так мне просто страшно стало – он черный весь. Что у вас такое произошло?

Татьяна утомленно вздохнула. Так не хотелось тревожить незажившие раны.

– Да ничего особенного. Просто он наговорил мне непростительные вещи.

– Таня, да он уже давно раскаялся и всё понял! Может, позвонишь ему, поговоришь?

Татьяна кожей поняла, что сестра думает о ней, как о недоброй капризнице. Но что может изменить пустой разговор? Она поневоле вспомнила несправедливые оскорбления Владимира и свои бедные картины, беззащитно валяющиеся на сырой глине. Снова стало холодно и одиноко, как в глухом лесу.

Отчаянно запротестовала, как будто ее силой тащили к месту незаслуженной казни:

– Нет, не хочу! И ты не смей!

Настя удивленно спросила, не понимая, что же могло развести так явно влюбленных друг в друга людей:

– Да что же случилось?

Татьяна сжала телефонную трубку так, что побелели косточки на пальцах. С болью призналась:

– Настя, я не могу сейчас об этом говорить. Да и не телефонный это разговор. Душа будто выгорела. Как-нибудь потом.

Сестра нехотя согласилась, и, гадая, что же могло произойти, попрощалась и положила трубку.

В среду Татьяна пришла на прием к Евдокии Михайловне. Внимательно осмотрев пациентку, врач посоветовала ей купить путевку в санаторий.

– Далеко уезжать ни к чему, у нас в области свои прекрасные санатории. С лечением тоже проблем нет, есть специальный курс наблюдения за будущими мамочками. Поезжай-ка, если есть возможность!

Возможность была, и через неделю Татьяна уже жила в новом корпусе санатория с многообещающим названием «Европейский». Родным наврала, что едет на модный южный курорт. Сестре не доверяла, боялась, что после убеждений и просьб Владимира та сдастся и скажет, где она. А на мамины ласковые упреки о том, что не появляется дома уже полгода, с вздохом ответила, что чувствует себя не лучшим образом, поэтому и едет подлечиться. Понимая, что дочь переживает жестокое разочарование, та настаивать не стала.

Номер санатория оказался весьма приятным и удобным. Высокие потолки, евроотделка, стеклопакеты. Чистота и порядок. Кормили в этом же здании, в респектабельном ресторане, вкусно, но, на взгляд Татьяны, чересчур уж обильно.

Санаторий стоял в настоящем сосновом бору с огромными старыми деревьями, несколько мрачными и надменными, но очень выразительными. Она усердно зарисовывала в блокнот понравившиеся мотивы, потом переносила их на холст. Работа шла неплохо, уезжать не хотелось, и, когда время истекло, продлила путевку сначала на пару недель, потом еще на пару. И уехала лишь в середине апреля, когда до юбилея профессора оставалась всего неделя.

Позвонила организаторам в Союз художников, договорилась о встрече. Привезла для юбилейной выставки несколько пейзажей маслом и пару неброских акварельных рисунков.

В день торжества надела симпатичное платье ясного голубого цвета с шелковой темно-синей вышивкой, удобное и широкое, не оставляющее сомнений в ее беременности. Вызвала такси и поехала к Дому художника, где проводилось очень важное для интеллектуальной богемы города мероприятие.

Там уже было полно самой разношерстной публики. Юбиляр, в безупречно сидевшем на нем фраке и белоснежной рубашке с бабочкой, завидев ее, замер от неожиданности, но быстро пришел в себя и устремился вместе с женой ей навстречу.

– Какой сюрприз! Я-то всё гадал, почему ты скрываешься! Вот и разрешилась загадка! Ну, за это я тебя прощаю, хоть и обижен был изрядно твоим исчезновением! И когда произойдет сие знаменательное событие?

Татьяна осторожно положила руку на выпирающий живот.

– Через пару-тройку недель, где-то в середине мая.

Обхватив за плечи, Юрий Георгиевич повел ее в глубь зала.

– Замечательно! Ну, тогда мы тебе ничего алкогольного предлагать не будем, а нальем апельсинового соку, чтобы поддержать компанию!