Онлайн книга «Не бойся, я рядом»
|
А может, потому еще не замечают, что беда Парамонова больше никого не касается? Только Олега. Да еще Ольги, которая тоже почти физически переживает за мужа. И очень боится, что в какой-то момент такое постоянное перенапряжение его нервов скажется в нехорошую сторону. У Будиной телефон Лазмана был, она ему уже не раз звонила. Он ее опасения подтвердил, еще раз объяснив, что происходит с Олегом. Причина его душевного дискомфорта – действительно в дефиците определенных нейромедиаторов, отвечающих за возбуждение соответствующих участков мозга. Дискомфорт этот глубок и физиологичен. Он ни в коей мере не определяется мыслительной деятельностью Олега. Но поскольку мыслительная деятельность не отключается, то интеллект начинает искать оправдание – физически объяснимое оправдание! – реально имеющимся переживаниям. И все становится с ног на голову: не тревога – в ответ на реальную болячку, а мнимая болячка – в ответ на реальную тревогу. И еще Лазман рекомендовал максимально воздействовать на Парамонова, чтобы тот возобновил лечение. Ведь в прошлом году оно привело к быстрому эффекту. А раз приступы клишированы, значит, и в этот раз ответ на лекарства скорее всего будет хорошим. Вот на прогулке Ольга еще раз покапает на мозги мужа. Она не собирается ждать, пока, как в тот раз, болезнь зайдет слишком далеко – ей так нравится ее нынешняя жизнь! Ей хотелось бы жить в такой жизни (вот редакторша завернула!) вечно… Они оставили «жигуль» метрах в ста от парка. Парамонов взял жену под руку и бережно повел ее к зеленеющим вдали елкам. Все-таки здорово придумали, что чуть ли не в центре Москвы – настоящий лес. Хотя никто ничего и не придумывал: тут еще Алексей Михайлович, папа Петра Первого, с соколами охотился. И даже слава богу, что никто ничего с тех пор не придумал. А то все придумки получаются какие-то не очень плодотворные. Ольга почему-то подумала, что они с Олегом часто ругают свою страну. При этом никак не мысля себе жизнь от нее в отрыве. Странные все-таки люди – россияне! На парковых, лесных почти, дорожках снег убирали. Но все равно было хорошо, почти как в тайге. Если бы, конечно, тайга вдоль и поперек была бы прострижена асфальтированными дорожками и увешана указателями. А воздух-то какой – свежий, вкусный! Немосковский. – Не быстро идем? – спросил Парамонов. – Нормально, – ответила Ольга. Более десяти килограммов дополнительного веса – да и круглость фигуры – не делали походку легкой. Но гулять по лесу – под ручку с любимым и с еще одним любимым внутри – было замечательно. – Олежка, когда таблетки начнем пить? – осторожно начала Будина. – Не знаю, – не поддержал тему муж. – А кто знает? Парамонов промолчал. – Тебе будет плохо, ты же не хуже меня знаешь, – укорила его Ольга. – Сорок лет терпел, еще потерплю. – А зачем? – никак не могла взять в толк она. – Зачем терпеть-то? – Я говорил: не хочу быть зависимым, – тихо сказал он. – Но ты же и так зависим, – почти как Лазман, сказала Будина. – Мы все зависимы. Я вон от тебя завишу. Сейчас маленький родится – будешь нас обоих кормить. А во время родов я буду от врачей зависеть. Мне вот обещали специальное обезболивание для беременных сделать. Что же теперь, от всего этого отказаться? А разве ты от ребенка своего не будешь зависеть? А ребеночку нужен здоровый папа. Чтоб на как можно дольше его хватило. С этим Парамонов был готов согласиться. Сам он потерял отца в достаточно зрелом возрасте. За тридцать уже. Но такая оказалась невосполнимая боль – много бы дал Олег за то, чтобы отец сейчас был рядом. Не начальник, не генерал-лейтенант – а обычный отец, к которому можно прийти и просто поговорить. Даже просто в комнате с ним посидеть… Проняло-таки Олега. – Я потерплю еще день-два, – сказал он. – Если лучше не будет – то ты отвезешь меня к Марку. – Хорошо, – обрадовалась Будина. – День-два – это позитивно. Она все-таки скоро устала. Присели на низенькую – снизу подсыпало снежка – лавочку. – Что-то ты мне давно новых стихов не читал, – укорила мужа Ольга. – Они вряд ли тебе понравятся, – сказал Парамонов. – Ну, за меня-то не оценивай. Я ведь тоже редактор. Олег, поколебавшись секунду, достал из внутреннего кармана пару листов. Там было три стихотворения: одно – на первом листе и два – на втором. Ольга легко разбирала знакомый неровный почерк: Больница. Омут боли Не вычерпать до дна. В пустынном коридоре Повисла тишина. Доносится чуть слышно Неосторожный всхлип. Из гортани оплывшей — Обрывки слов и хрип. Оплакивает бабка Былую красоту. И лампа, как лампадка, На сестринском посту. Дрожащими шагами Бредет больной во мгле. Расходится кругами Их звук по тишине. Лежит старик, о чем-то Невнятно бормоча. Он сделал все расчеты Без помощи врача. Лежит, запоминая Луну, покой и боль. Ночь, утру уступая, Возьмет его с собой. – Это ты ответсека вспомнил? – помолчав, спросила Будина. Друг и соратник Льва Игоревича Петровского ненадолго пережил своего шефа. Хотя смотря как считать: по возрасту-то он был намного старше Петровского. Ответсек угас как свеча: тихо и без особых страданий. За две недели, что он пролежал в клинике, его посетили, наверное, все сотрудники редакции. И Парамонов, конечно. Занятый на работе, он приезжал к больному поздно. Вот, видно, из этих ночных посещений и родилось. – Тоже депрессивное? – улыбнулся Парамонов вопрошающе. – Нормальное, – отозвалась Ольга. – Человек умер. Пусть старый и больной, пусть смерть была ожиданна. Но здесь с эмоциями все в порядке. И, вернув Олегу первый листок, принялась за второй. Там стихотворение было еще более коротким. В нем Парамонов не утрудил себя даже подбором рифмы: Мне нравится |