Онлайн книга «Отражение Беатриче»
|
– И что? – тихо спросила Анна. – Арестовали. В лагерь, слава Богу, не попал, а из Москвы выслали. Мы с папой ему две посылки отправили. Надежда Васильна, дура набитая, взяла с собой пуделя – пудель у них – и тоже туда же отправилась, к мужу... Нельзя на виду было быть, ни к чему... – Сережа давно на виду, обошлось же, – грустно возразила Анна. – Не всех же сажают... – Он умный, – блестя глазами, энергично сказала мать и потянулась было к новой папиросе, но передумала. – Умному труднее, зато он людей лучше чувствует. Они помолчали. – Анюта, – осторожно спросила Елена Александровна, – ты к доктору не ходила? Не проверялась? – Ходила. Сказали: в порядке. – Ну вот. Раз в порядке, то, значит, в порядке, – прошептала мать, гладя ее по голове. – И все, значит, будет нормально. Не сразу ведь, правда? – Мы год как женаты. Мне девочку хочется. – Весной вот закончишь учиться... – Мама! Таких музыкантов, как я, – пруд пруди! Мне нужен ребенок, при чем тут «учиться»! Закончу учиться, и что? Они услышали, как хлопнула входная дверь, и бодрый, замерзший, в комнату вошел отец, на ходу снимая пальто. – Так ты еще здесь? – громко и радостно удивился он. – Ушли наши дуры, теперь будет тихо! – А Туська ведь бесится без мужика, – заметила Елена Александровна и пошла к дверям, чтобы на кухне подогреть чайник. – А что, с мужиком она меньше бесилась? Мужик потому и сбежал, что не выдержал. Любой бы сбежал! – А Нюська еще похудела, заметил? – Глисты у нее. Ты не вывела в детстве... – Ну, ты тоже скажешь! Какие глисты! Они к нам с глистами пришли, это верно. Все трое. Но мне тогда Анна Петровна сказала: «Пускай едят семечки каждое утро». И ели. Стакан натощак. А я по ночам эти семечки чистила. И мы о глистах даже думать забыли! Анна засмеялась. – О, Господи, как же мне здесь хорошо! – Так и оставайся, – быстро сказал отец, словно только и ждал от нее этих слов. – Ты дома. Чайку сейчас выпьем и – спать! Завалимся, печку затопим... А утром я встану, яичницу сделаю... – Гусенок! – Анна назвала отца так, как называла его в детстве. – Супруг там заждался, мне нужно идти! – Анюта, – пробормотал отец. – Мне у тебя неловко спрашивать, мама бы должна это сделать... Мы с ней заметили, что у тебя глаза какие-то совсем потерянные стали. Я мужа твоего мало знаю... Это, конечно, дикость какая-то получилась: ты – дочка моя, а я своего зятя на «вы» называю и лишний раз в гости к нему не пойду... – Папа! – перебила его Анна. – Ты ничего не понимаешь! Ты ничего не знаешь про него! Зачем же ты судишь! – Я? Я отнюдь не сужу. Тебя только жалко. – За что? Почему меня нужно жалеть? Отец переглянулся с матерью, и мать быстро ушла на кухню, махнув рукой, как будто предоставляя им возможность объясниться без свидетелей. Анна уже вскочила с дивана и стояла, высоко подняв брови и прижав ко рту обе ладони. – Дай Бог, чтобы я ошибался, – откашлявшись, начал отец. – Дай Бог. Ты выскочила замуж, не поговорив с нами, не спросив, что мы об этом думаем. Воля твоя. Мне даже присматриваться не нужно было к твоему мужу, потому что я таких людей, как он, чую за версту. – Каких? – Представь, что тебя вдруг бы выкрал разбойник. Влюбился и выкрал. Увез к себе в лес, и жила бы ты там с его лесной братией. Тебе бы служили, малейшую прихоть твою исполняли... А мне каково? Она опустила голову. – Папа, ты ничего про него не знаешь... Отец тревожно посмотрел на нее. – Анюта, мне его секреты только в тягость. Он с тобой ими поделился – и прекрасно. Можешь меня в эти подробности не посвящать. Мне и без того ясно, что он через огонь и медные трубы прошел. На совести тоже хватает. Поэтому он в тебя так и вцепился. Она поразилась брезгливому выражению на умном и добром отцовском лице. – Но он меня любит... – Не спорю, не спорю! Вот это-то мне и страшнее всего. Мы с мамой тебя не для шайки растили. На глазах его вдруг выступили слезы. – Ты год за ним замужем. Каждый день жду... – Что нас арестуют? – спросила она. – Да! Что арестуют, сошлют! А может, сперва его сильно повысят, а после отрежут башку, а тебя... Он подошел к Анне и судорожно прижал ее к себе. – Прости меня, зайка, родная моя... Прости меня, девочка... Ты знаешь, какую мы жизнь с мамой прожили. Тридцать лет только и думаю, куда мне забраться поглубже и дочку с женой своим телом закрыть! А ты вдруг возьми да в зятья нам чекиста! – Он не из чекистов... – Да все они там... Елена Александровна стремительно вошла к комнату, щеки ее, за три недели кавказского отдыха ставшие цвета баклажанов, дрожали и губы кривились. – Я слышала все! Я за дверью стояла. Что ты наболтал? Там людей, что ли, нет? Я тыщу примеров тебе приведу! Вон Лежнева, Кольку, когда посадили, чекист его вытащил! Вытащил, да! «Николай Илларионыч, – говорит, – забудьте, как я выгляжу! Забудьте обо всем, о чем мы здесь говорили, всех, кого вы здесь видели, тоже забудьте! Езжайте куда-нибудь, где вас не знают». Я подробности не могу передать, Колька об этом никогда не распространялся. Знаю только, что хороший человек попался, его самого потом арестовали... – Довольно! – прошептала Анна, хватаясь за голову. – Сказали – и хватит! Сергей меня ждет, я пошла! Она быстро поцеловала обоих, схватила сумку, кое-как застегнула пальто и кубарем скатилась по лестнице. – Возьми ему хоть пирога! – перегнувшись через перила, закричала мать. – Пускай пирога хоть поест! Анна изо всей силы хлопнула дверью парадного, и материнский крик остался на лестнице, в темноте. Краснопевцев лежал на неразобранной постели в том же костюме и рубашке с галстуком, в которых он утром пошел на работу. Глаза его были закрыты, но он не дремал и не спал. – Мороз наступил, а ведь только октябрь, – сказал он негромко. – Ты поздно сегодня, Анюта. Ей показалось, что он догадался, почему она так задержалась у родителей и о чем шел у них разговор. – Мама хотела, чтобы я для тебя пирог с капустой взяла. А я отказалась. – Оно, может, к лучшему, – усмехнулся он. – Кто знает, что там за капуста... Нужно было засмеяться: он пошутил, разумеется, но смех остановился у нее в горле. – Не сплю без тебя, не могу, – пробормотал он. – Сегодня у нас два собрания было. Уволены многие: недоработка. Иди, сполоснись там и ляжь. Я устал. |