Книга Портрет Алтовити, страница 45 – Ирина Муравьева

Николь начала вырываться.

– О, я не могу этого видеть! – басом прорыдала Линда. – Пол, вы же мне обещали! Мы же хотели только поговорить…

Не отвечая, он бросился вверх по лестнице.

– Мама! – крикнула Николь. – Вызови полицию!

Мать внизу зарыдала еще громче, потом хлопнула входная дверь, и Николь догадалась, что мать ушла. Роджерс бросил ее на кровать и сам застыл над ней, тяжело, с хрипом дыша. Галстук его сбился в сторону, но лицо было неподвижным, как маска, и казалось загримированным.

Ничего похожего на того Роджерса, которого она знала, – насмешливого, с чувственными губами и мощными крыльями широкого носа. Это был чужой человек, только отдаленно напоминающий его, и этот человек смотрел на нее остекленевшими мутными глазами.

– А теперь, – неестественным, тонким, как у Пиноккио, голосом сказал он, – когда ты меня вдоволь намучила, – он бессмысленно улыбнулся, – я должен тебя уничтожить.

«Нельзя ему возражать! – сверкнуло у нее в голове. – Нельзя ничего говорить ему!»

Мать ушла и оставила их наедине. У него заговор с ее матерью! Они оба сошли с ума!

– Что? – прошептала Николь. – Что с тобой? Давай поговорим.

Опять он бессмысленно улыбнулся.

– Давай, – голосом Пиноккио пропищал он. – Давай поговорим. Когда ты начала спать со мной?

Он произнес другое, грязное слово вместо «спать».

Никогда, за всю их жизнь ни разу он не произносил ничего подобного.

– Верно! – воскликнул он, хотя она промолчала. – Верно, детка! Это было четыре года назад, когда она умирала. Сюзан умирала, а я увидел тебя на бензоколонке. Ты расплескивала бензин, пытаясь вставить шланг в нужное отверстие. – У него заблестели глаза, словно он вспомнил что-то раздразнившее его воображение. – Ты меня окликнула. Ты меня, а не я тебя! Я тебя даже и не узнал, у меня же жена умирала! – Он повторил «умирала», смакуя и прислушиваясь к тому, как это звучит. Николь попыталась встать с кровати. – Куда! – зарычал он. – Лежи! Я тебе рассказываю, а ты слушай! Ты – испорченная, развратная девка, хуже всех здесь! Ты хуже даже, чем Николь Кидман. – Что-то, видно, внезапно помешало ему, он сморщился. – Вот, опять я! При чем тут Кидман? Что она все время перебегает? К черту! Да! Ты меня окликнула, а я тебя обнял и сказал, что у меня умирает жена. И я даже, может быть, всхлипнул тогда, потому что был растроган: ты так выросла, а я тебя знал малышкой, и Джек был моим другом, и вся эта история! В общем, я даже, кажется, всхлипнул, тем более что из-за Сюзан я две ночи не спал. А ты? Что ты сделала, помнишь?

Роджерс перевел дыхание.

– Ты услышала, что у меня умирает жена, и ты меня соблазнила! – сказал он с торжеством. – Ты так развратно, так мерзко прижалась ко мне всем телом и так мерзко сказала: «Как я вам сочувствую!» Не помнишь? Тут-то она и началась, моя эпидемия, тут-то оно и пошло! Они начали поедать меня, эти сволочи, – он выругался, – которых я и знать не знал, пока ты их не всковырнула! И я сразу понял, что это они, только не сразу признался себе в этом! Я тебя обнял покрепче, а Сюзан лежала под морфием, и я на час только отлучился, потому что нужно было проверить, что там с дочкой, но ты стояла, прижимаясь ко мне всем своим развратным телом, и вместо того чтобы ехать домой к ребенку или бежать обратно к ней, я стоял с тобой и что-то там шептал тебе, и ты тоже что-то мне отвечала, и ничего похабнее у меня в жизни не было! Во как! – вскрикнул он, дергаясь. – Во как! Я сказал, что позвоню тебе, как только ее не станет, то есть я сказал, конечно, не так, но смысл! – Он опять дернулся. – Смысл-то был в том, что я тебе позвоню, как только ее не станет! Во! Сволочи на меня полезли. Отсюда. – Он, не дотрагиваясь, приблизил руку к ее животу. – Они полезли вот отсюда, и я поехал обратно в госпиталь. Я, конечно, еще ничего не понимал тогда, и знал, что еду к ней, и что она умирает, и, конечно, жуть, как мне было! Но ты уже сидела у меня внутри, уже забралась! – Он опять перевел дыхание. – И я не успел! Она умерла, не дождавшись! За пять минут до моего приезда. Сюзан! Значит, она как-то почувствовала, что я на бензоколонке стою и обжимаюсь с тобой!

Тяжело дыша, он сел на кровать, поправил сбившийся галстук.

– Лежи! – опять прикрикнул он, когда она хотела приподняться. – Я все время был болен, все эти четыре года. Ты ни радости мне не дала, ни покоя. Что ты мне дала? Только одно. И даже этого мне не хватало! – Он протянул руку к ее животу. – Тогда я решил, что хватит! Все! Ты не человек, ты – змея, ты сволочь, и я тебя уничтожу!

– Пол! – всхлипнула она, – ты с ума…

– Знаю! – перебил он, – потому что ты всех нас заразила: и этого своего Майкла, и меня! И Джека! Ты забыла Джека? Который – фью-ить!

Одной рукой он сжал себя за шею и выпучил глаза. Другой – вынул из кармана пиджака маленький пистолет. Николь вскрикнула.

У него было право на ношение оружия, она знала это.

– Пол, – забормотала она, – Пол, ну, успокойся, что ты… что ты хочешь, скажи, я все сделаю…

– Ты все сделаешь? – Он расхохотался. – Ну, сделай! Что ты сделаешь? Снимешь свои маленькие черные трусики? Снимай!

И резким движением задрал на ней юбку.

– Вот она! – оборвав свой смех, сказал он, всматриваясь. – Может, мне сначала ее убить? А уж потом тебя?

– А-а-а! – завизжала Николь, но он быстро зажал ей рот ладонью:

– Молчи! Молчи, я тебе говорю!

– Мама! – крикнула Николь, и тут он выстрелил.

На пистолете был глушитель.

Николь начала сползать на пол, заливаясь кровью, которая била из простреленной шеи. Зрачки ее расширились и потускнели. Роджерс попытался удержать ее, но ему мешал пистолет. Наконец он отбросил его в сторону и неловко подхватил сползающую Николь за подмышки. С минуту он всматривался в ее побелевшее, выпачканное кровью лицо. Внизу кто-то хлопнул дверью.

– Линда, – тонким голосом сказал он.

Линда продолжала отдаленно грохотать чем-то, как будто передвигала мебель.

– Линда, – повторил он. – Идите сюда, Линда.

* * *

Жене Томаса Елене первого января исполнилось пятьдесят два года. Она уже несколько лет как отгоняла всякую тень той зимы, полной льда и грязного, окровавленного, как ей теперь почему-то казалось, снега.

А с чем еще, как не с примерзанием ко льду и потом резким ножевым отсечением примерзшего по живому, можно было сравнить то, что она испытала тогда? Как он загулял! Как он исчезал, без звонка, без единого слова! А возвращался каким – сильным, сверкающим! О, зверь! Ненавидел ее за то, что приходится возвращаться.

А ведь терпела! Только бы не ушел! Только бы остался! Пусть живет, как чужой, пусть! Пусть ночует в другой комнате!

Он и ночевал на неудобной кушетке в позе зародыша. Длилось это около года, потом Елена затеяла ремонт, и ему пришлось из гостиной переехать обратно в спальню. Ничего, переехал, приклонил головушку на общую подушку!