Книга Карусель, страница 11 – Розамунда Пилчер

Я не пошла с ними. Было уже половина пятого и Лили Тонкинс отправилась домой, так что я собрала наши кофейные кружки и вымыла их. Собрала чайный поднос, нашла фруктовый пирог в жестянке, сняла с плиты пустой чайник и наполнила его под краном в раковине.

Раковина в кухне Фебы располагалась под окном, и в этом была своя прелесть: моя посуду, можно было наслаждаться видом. Но сейчас за окном стояла серая пелена дождя. Небо было затянуто низкими облаками, и в пустых песках залива отражалась их свинцовая тьма. Приливы и отливы творили ритм времени так же, как минутные стрелки часов, отсчитывая срок жизни.

Я погрузилась в спокойную задумчивость. И неожиданно почувствовала себя очень счастливой. Это счастье было для меня таким же неосознанным, как случайные радости детства. Я оглянулась вокруг, словно источник этой беспричинной эйфории можно было увидеть, зафиксировать и запомнить. Все предметы в хорошо знакомой кухне показались мне более ясными и четкими, любая обыденная вещь выглядела приятной и красивой. Зернистая поверхность затертого стола, яркие цвета посуды в буфете, корзина с овощами, симметрия чашек и кастрюль.

Я подумала о Дэниеле и Фебе, копающихся в старой пыльной мастерской. Я была рада, что не пошла с ними. Он мне нравился. Мне нравились его красивые руки, его легкая и быстрая речь, его темные глаза. Но было в нем что-то тревожащее. А я не была уверена в том, что хочу тревожиться.

«Вы не только очень симпатичная, но и талантливая», — сказал он.

Мне не часто приходилось слышать, что я симпатичная. У меня длинные прямые и почти бесцветные волосы, слишком большой рот и курносый нос. Даже Найджел Гордон, который — по мнению моей матушки — был в меня влюблен, никогда не говорил, что я симпатичная. Может быть, броская или чувственная, но не симпатичная. Интересно, подумала я, женат ли Дэниел, и тут же посмеялась над собой — столь примитивен был ход моих мыслей, да к тому же именно этот вопрос задала бы моя мать. Но стоило мне над собой посмеяться, как чары рассеялись и кухня Фебы растворилась в повседневности, такая аккуратно прибранная, какой ее оставила Лили Тонкинс, повязавшая на голову шарф и отправившаяся на велосипеде домой поить мужа чаем.

Когда с чаем было покончено, Дэниел посмотрел на часы и сказал, что ему пора.

— Может быть, останешься? — предложила Феба. — Почему бы тебе не перебраться сюда? Съезди за своими вещами и возвращайся к нам.

Но он отказался.

— Лили Тонкинс хватает забот и с вами двумя.

— Но мы еще увидимся? Или ты приехал ненадолго?

Он задержался.

— Побуду денек-другой, — это прозвучало неопределенно. — Я еще заеду к вам.

— Как ты собираешься возвращаться в Порткеррис?

— Наверное, тут где-нибудь есть автобус…

— Я отвезу вас на машине Фебы, — сказала я. — Отсюда целая миля пешком до автобусной остановки, а на улице до сих пор идет дождь и вы промокнете.

— Вам несложно?

— Конечно, несложно.

Он попрощался с Фебой, мы вышли на улицу и сели в ее старую потрепанную машину. Я осторожно вывела ее из гаража и мы поехали, оставив за спиной Фебу, которая в освещенном дверном проеме Холли-коттеджа махала нам своей невредимой рукой и желала счастливого пути так, словно мы отправлялись в долгое путешествие.

Мы обогнули под дождем холм, миновали гольф-клуб и выехали на главную дорогу.

— Вы замечательно водите, — произнес он восхищенно.

— Но вы, конечно, тоже можете водить машину. Все могут водить.

— Да, могу, но я это просто ненавижу. Я полнейший профан во всем, что касается техники.

— Неужели у вас никогда не было машины?

— Мне пришлось обзавестись ею в Америке. Там у каждого машина. Но я никогда не чувствовал себя в ней легко. Я купил подержанную, она была здоровая, длинная как автобус, с хромированной решеткой радиатора и огромными фаллическими фарами и выхлопными трубами. Еще у нее были автоматическая коробка передач, электрические стеклоподъемники и какой-то карбюратор с компрессором. Она приводила меня в ужас. Я владел ею три года и в конце концов продал, но за все это время освоил в ней только функции обогревателя.

Я рассмеялась и внезапно вспомнила слова Фебы о том, что когда ты решаешься связать свою жизнь с каким-то человеком, самое главное, чтобы он заставлял тебя смеяться. По правде говоря, Найджел никогда меня особенно не смешил. С другой стороны, в машинах он разбирался фантастически и значительную часть свободного времени проводил либо под крышей своего MG, либо у него под капотом. В таких случаях из-под автомобиля торчали только ноги, а разговоры сводились к просьбам подать разводной гаечный ключ размером побольше.

— Нельзя же уметь все, — сказала я. — Если, будучи известным художником, вы хотите быть еще и механиком, это уж чересчур.

— Между прочим, эта удивительная способность есть у Фебы. Она потрясающая художница. Она могла бы сделать себе громкое имя, если бы не пожертвовала талантом ради создания дома для Чипса… и для всех бесприютных учеников вроде меня, которые жили с ними, с ними работали и столь многому у них научились. Холли-коттедж был своего рода прибежищем для многих молодых талантов, едва сводивших концы с концами. Там всегда щедро и вкусно кормили, там были порядок, чистота и тепло. Тамошнее ощущение безопасности и уюта нельзя забыть. Этот дом прививал представление о том, какова должна быть хорошая жизнь, «хорошая» в истинном смысле слова, — и это представление оставалось с тобой до конца твоих дней.

Было необыкновенно приятно слышать, как другой человек высказывает вслух то, что я всегда чувствовала по отношению к Фебе, но не могла выразить.

— Мы с вами одинаковы, — ответила я. — Когда я была маленькой, единственное, что заставляло меня плакать, это необходимость попрощаться с Фебой, сесть в поезд и вернуться в Лондон. Но когда я вновь оказывалась дома, вместе с мамой, в своей комнате, со всеми моими вещами, все опять было в порядке. На следующий день я уже была вполне счастлива, втягивалась в привычную жизнь, прилипала к телефону и обзванивала всех друзей.

— Слезы могли наворачиваться из-за тревожного соприкосновения двух разных миров. Ничто не порождает у человека более острого ощущения неустроенности.

Я задумалась над этими словами. В них был смысл.

— Может быть, и так, — ответила я.

— На самом деле я не могу представить вас иначе как счастливой маленькой девочкой.

— Да, я была счастливой. Мои родители развелись, но они были умными и здравомыслящими людьми. Это случилось, когда я была совсем маленькой, и потому не оставило во мне неизгладимого следа.

— Вам повезло.

— Да, пожалуй. Я всегда была любимым и желанным ребенком. Большего от детства и требовать нельзя.

Дорога пошла под уклон и начала изгибаться в сторону Порткерриса. Сквозь мрак далеко под нами светились огни гавани. Мы подъехали к воротам отеля «Касл», повернули и двинулись дальше по изогнутой дубовой аллее мимо свободного пространства с теннисными кортами и ровными лужайками к широкой, покрытой гравием подъездной площадке перед отелем. Из окон и вращающихся стеклянных дверей отеля лился свет. Я припарковалась между «порше» и «ягуаром», поставила машину на тормоз и заглушила двигатель.