Онлайн книга «После любви»
|
Кипа газетных вырезок, сложенных вдвое и перетянутых обыкновенной резинкой. Я судорожно пытаюсь снять ее, и от неловкого движения резинка лопается, ударив по ладоням. Боли я не чувствую, ее заслоняет обжигающее ощущение близкой разгадки тайны. Первой лежит заметка о гибели mr. Тилле. Похоже, это та самая заметка, которая висела на доске в потайной комнате, только теперь я имею дело с отксерокопированным вариантом. Фрэнки и тот, кто повесил листок на пробковую панель, были едины в одном: своем интересе к Фабрициусу Тилле, главе концерна «GTR-industry», вот только направленность этих интересов была разной. Тот, кто повесил листок, знал, почему и зачем был убит mr. Тилле. А офицер спецслужб Франсуа Лаллан хотел узнать. И, возможно, узнал. И, возможно, успел ответить на вопрос: кто это сделал. Почти успел. Но я могу и ошибаться. Газетных вырезок в конверте гораздо меньше, чем на доске, и далеко не все они снабжены фотографиями, и далеко не все они – подлинники, встречаются и просто отксерокопированные копии. Такие же, какой была заметка о mr. Тилле. Если бы не мой добровольный помощник Фабрициус, я бы вообще не смогла бы их идентифицировать. Все латиносы, все азиаты, все заметки для меня на одно лицо, и в этом я похожа на Ширли, с которой так и не удалось выпить джин. Утешает только то, что Сайрус в конечном итоге получил свою порцию еды и питья. Сайрус, чудесный кот. Ну так и есть – в самый ответственный момент я начинаю размышлять бог весть о чем. О коте, ну надо же! А еще можно озаботиться судьбой американской актрисы Умы Турман и тем, что произойдет, когда она наконец-то доберется до Касабланки и в довольно популярном и страшно киношном «Кафе Рика» встретится с Сальмой, техником из кооператива по производству арганного масла, срочно перекрашенной в blonde. И как там поживает моя пишущая машинка?.. Я должна перестать думать о глупостях. И об авеню Фремье – тоже. Я не вернусь туда, нет. Нет-нет. Нет. …«L'ascenseur ne marche pas» Табличка, украшавшая лифт еще днем, исчезла. Означает ли это, что лифт снова работает и мне не придется преодолевать десяток лестничных пролетов пешком? Если так, то я счастливо избегну дерьма, наляпанного на стены пятого этажа, а также перил с казненным целлулоидным пупсом. И мусорных куч, и опасного восхождения по осклизлым ступеням, да еще в кромешной тьме. И днем там приходилось пользоваться зажигалкой, чтобы добраться до цели без потерь и подвернутых лодыжек, что уж говорить о ночи!.. В этом случае волшебно заработавший лифт можно считать спасением. Еще одним подтверждением того, что я все делаю правильно и обстоятельства складываются в мою пользу. Если бы это было так! Всю дорогу до авеню Фремье, под монотонный голос бортового компьютера, я пыталась убедить себя: я все делаю правильно. Я вернусь в квартиру Мерседес ненадолго, минут на двадцать, на полчаса от силы. Их должно хватить, чтобы содержимое пробковой доски перекочевало в рюкзак. Туда же отправятся папки из поддонов и кое-что из аппаратуры. Кое-что, что могло бы мне помочь в воспроизведении крошечной видеокассеты. Наверняка там отыщется какая-нибудь чудесная машинка, которая мигом решит эту проблему. О том, чтобы воспользоваться несговорчивым компьютером «Merche – maravillosa!», придется забыть, но я не расстраиваюсь. В Этом городе есть масса других компьютеров, гораздо более доступных. В любом, даже самом завалящем интернет-кафе я смогу спокойно открыть и диск, и дискеты – и узнать то что уже знал Фрэнки. И что должно спасти меня, Сашa Вяземски. Сашу Вяземскую. И объяснить множество смертей, смерть Франсуа Лаллана (я по привычке все еще называю его Франсуа Пеллетье) в этом списке далеко не последняя. Первая. Первая. Да черт возьми, я смогу воспользоваться компьютером и в отеле! – наверняка они предоставляют такие услуги постояльцам. Там же, в спокойной обстановке, можно изучить все трофеи, все бумаги, все папки и составить общую, более-менее внятную картину происшедшего. Я надеюсь, я очень сильно надеюсь, что общая картина проявится, а потом… Что будет потом? Так далеко я не загадываю. Скорее всего, придется вызвать сюда Доминика. Или детектива из Касабланки, который работал на его отца и теперь согласился помочь сыну. Да, детектив здесь будет гораздо уместнее, гораздо полезней, чем бесхитростный, далекий от всякого рода смертоубийств Доминик, но… так далеко я не загадываю. Ведь мне только предстоит подняться в квартиру Мерседес, все остальное – потом. Помедлив секунду, я подношу руку к кнопке и нажимаю ее. Где-то в недрах дома слышится тяжелый вздох, и шумно приходят в движение скрытые механизмы – лифт и правда работает. И по мере того, как его кабина скользит вниз, мне снова становится не по себе: в этом спуске есть что-то неумолимое, неизбежное, роковое, грозящее бедой. Как будто кабина движется не в шахте, а опускается прямо на меня, готовая раздавить, смять, стереть никчемную русскую с лица земли. Ощущение так реально, что я вздрагиваю и отшатываюсь от кованых воротец, преграждающих путь в кабину. Глупости. Все это – глупости. Днем холл первого этажа был укутан полумраком, теперь он ярко освещен. Освещена и кабина, спустившаяся ко мне едва ли не с небес. Ступени мраморной лестницы умиротворяют, а где-то наверху смотрит свое бесконечное старое кино Ширли. В старом кино все заканчивается великолепно, влюбленные находят друг друга и сливаются в поцелуе; у всех детей в старом кино – симпатичные лукавые мордашки, у всех собак – гладкая чистая шерсть, никто не страдает гипертонией, никто не страдает ожирением; дожди в старом кино всегда теплы, снег потрясает белизной, и солнце всегда снисходительно, почему бы моей истории не закончится так же, как заканчиваются истории в старом кино?.. Почему? – Подождите! – слышу я голос за своей спиной, когда дверцы лифта почти захлопнуты. – Подождите! Такой призыв не может остаться без ответа – и я снимаю руку с кнопки. Молодая женщина в солнцезащитных, несмотря на столь поздний час, очках. Свои собственные очки я похоронила на дне рюкзака еще до того, как вошла под своды «Cannoe Rose», прятать глаза за очками ночью – откровенное пижонство. Если за этим не стоит нечто большее. Я вопросительно смотрю на женщину, ожидая, какой этаж она назовет. – Четвертый, пожалуйста, – говорит она, улыбаясь извинительной улыбкой. Довольно приятной, а зубы, сверкнувшие между раздвинутыми губами, и вовсе хороши. Разве что – слишком крупные, но это не недостаток – достоинство. – Мне выше. Она кивает без всякого осуждения, а ведь «выше» расположена откровенная свалка, обнажающая не самые приятные стороны человеческой натуры. Но, может, все значительно проще, и она ничего не знает о свалке, она никогда не поднималась выше своего четвертого, вполне благополучного этажа. Этажа без респектабельных деревянных панелей на стенах, но зато с многообещающей любовной надписью в духе Одри, Ширли и Кэтрин - |