Онлайн книга «После любви»
|
– Слава и деньги, маленькая умница. Слава и деньги. Возможность безграничного влияния на умы идиотов и кретинов, составляющих большинство. – И недоумков, вы забыли про них. Но, как я понимаю, у недоумков с разумом некоторые затруднения. Как быть с ними? – Как быть? Задействовать другие центры. Обратиться не к голове, она все равно никак не отреагирует. Обратиться к диафрагме, обратиться к паху – там теснятся самые острые эмоции. Самые основные. – Неужели вы думаете, что это сойдет вам с рук? Кем вы себя вообразили? Это все ночь. Остатки шампанского. Две бутылки вылакала я, как провел время Алекс – неизвестно. На ужин он заказал рыбу, к рыбе идет белое вино, может быть, он тоже выпил? Спиртное и ночь развязывают язык, близость женщины, которой ты безумно нравишься, – развязывает язык. А Алекс нравится мне, не заметить этого невозможно. Это все ночь, это все ветер с океана; крепость предположений, теорий и выкладок, которую построил Алекс Гринблат, не так уж безупречна, любой опытный полководец возьмет ее с ходу, не тратя недель на осаду. Его войска войдут через главные ворота и – прямо на них – вздернут Спасителя мира, оторвавшегося от реальности. Не факт, что это приведет Алекса в чувство. Но есть другой факт, неоспоримый. Я – не опытный полководец. Я вообще не полководец. Я – женщина, которой безумно нравится Алекс Гринблат. Вне зависимости от того, кем он является на самом деле. – …Кем вы себе вообразили, Алекс? – Я манипулирую меньшинством, которое манипулирует большинством. Чтобы изречь эту фразу, ему и трех секунд не понадобилось – не что иное, как домашняя заготовка. Фрэнки с его дельфинами, с его сухими строительными смесями и сырным эскортом – всего лишь приготовишка, жалкий дилетант. Фрэнки надо бы взять у Алекса несколько уроков по обольщению красоток, а Жюль и Джим… Их завернут прямо на пороге класса: ступайте-ка на свою тупую лыжню, недоумки!.. – Хотелось бы конкретики. – Так просто я не сдамся. – По-моему, я выразился достаточно ясно. – Вы – Билл Гейтс? – Нет. – Может быть, вы – президент Соединенных Штатов? – Ценю ваш юмор, – Алекс по-свойски подмигивает мне. – У нас будет время обсудить это подробнее. – Когда? – Когда вы согласитесь принять предложение работать со мной. – В чем же будет заключаться моя работа? – Оставаться собой. И всякий раз иметь в рукаве такого вот рыбака… – Вы говорите о Ясине? – О том парне, который чистил рыбу на пирсе. Такие трюки он проделывает только для вас или есть еще избранные? – Я не знаю. Я не считаю это трюком. – Неважно, что считаете вы. Важно, как это расценят все остальные. – Так вы нанимаете на работу сразу двоих? Меня и Ясина? – Я этого не сказал. Рыбак был упомянут для примера. Для иллюстрации вашей способности удивлять. Вы отлично выбрали объект. – Это касается рыбы? – Нет, хотя рыба была приготовлена изумительно. Кухней уже никого не удивишь. Водоносы, орущие уличные музыканты, скачки на верблюдах – это… – Туземные прелести. – Именно. Цена им – грош, так что оставим их туристам. Вы выбрали нечто совсем особенное. Сначала – доски. Кажется, Алекс пропустил мимо ушей мое признание в том, что обстоятельства изменились. А я ведь уже говорила ему: досок больше не существует, Доминик уничтожил их – все до единой. Совсем недавно я воспринимала это как трагедию. Как крушение мечты. Но оказалось – совсем не доски интересуют Алекса. В этом свете гибель Девушки С Девятью Жизнями можно рассматривать не как мою трагедию, а как драму Доминика. Хуже только перебои в работе кондиционеров – «estoy en la mierda». Что касается досок – либо Алекс не зафиксировал это в сознании, либо не услышал. Либо – не захотел услышать. – Досок нет. Доминик пустил их в расход. – И ничего не сохранилось? – Ничего. – Я думал, вы несколько преувеличили масштабы происшествия. – Нет. Он мог хотя бы посочувствовать – ради приличия. Но Алекс принимается хохотать. Каждый мускул на его теле хохочет, каждый волос; хихикают сморщившиеся коричневые соски, заливается плоский живот, бицепсы и трицепсы бьются в истерике. – Это так смешно? – Простите. – Алексу не сразу удается взять себя в руки. – Конечно, это не смешно. – Совсем не смешно. – А почему он это сделал? – Ума не приложу. Он знал, что приехал человек… Специалист в современном искусстве… Приехал специально, чтобы взглянуть на них… – Так вы рассказали ему обо мне, Сашa? – Конечно. На лице Алекса появляется выражение задумчивости. И некоторой досады. Смена настроений так мимолетна, что не поддается логическому объяснению. Следить за ней тоже затруднительно. – Ваш толстяк не такой идиот, каким казался. – Что вы хотите этим сказать? – Что он умнее, чем я думал. Ну да бог с ним. Мы ведь говорили о вас, а точнее, о вашей способности видеть предметы под необычным углом. И о вашей способности удивлять. Знаете, каким было мое первое чувство, когда я прочел письмо? – Поделитесь. – Я испытал жгучее желание заполучить эти проклятые доски. И выложить за них любые деньги. Я на секунду стал тем самым идиотом, кретином и недоумком из большинства… – Большинства, которым манипулирует меньшинство, которым манипулируете вы? – Именно. К счастью, наваждение длилось недолго. А потом я стал анализировать… Что так меня возбудило? Доски для серфинга, которые расписывает какой-то неудачник из Марокко? Нет. Их художественная ценность? Опять же – нет. Понятие художественной ценности – субъективно. Настолько, что ее вообще можно сбросить со счетов. – Неужели все так просто? – Сложно лишь с документами эпохи, взывающими к чувству сострадания. К чувству праведного гнева. Кино– и фотосвидетельствами, которые фигурировали на Нюрнбергском процессе, к примеру. Лампы, обтянутые человеческой кожей, были чудо как хороши. Прикладная деталь интерьера, прекрасное исполнение. Но назвать их произведениями искусства язык не повернется, не так ли ? Сколько бы лет ни прошло. Тут нравственные законы вступают в противоречие с ценностными характеристиками… Ни один антиквар не продаст вам такую лампу. Ни в одной цивилизованной европейской стране… А если продаст – никогда не признается, из какого материала она была сделана. |