Книга Штормовой день, страница 48 – Розамунда Пилчер

— Что ты сказала?

— Может быть, доля истины в ее объяснениях есть. Даже большая доля. Но все-таки она лжет.

— Как это, лжет?

— Ты же сам говорил, что она без ума от Джосса… не оставляет его в покое. Она мне рассказала, что часто бывает у него дома, и, видимо, так и есть, потому что описала она мне его квартиру правильно во всех деталях. Я не знаю, что произошло вечером. Но я твердо знаю, что если бы Джосс захотел, чтобы она пошла с ним, она не просто бы пошла, а побежала бы. Без всяких возражений.

— Тогда каким образом, — ровным голосом спросил Элиот, — ты объяснишь синяк на ее лице?

— Не знаю. Я и говорю, что остального не знаю. Но вот в начале истории все выдумано.

Гренвил шевельнулся. Слишком долго он стоял неподвижно. Он медленно направился к своему креслу и осторожно опустился в него.

— Мы можем узнать, что произошло на самом деле, — наконец проговорил он.

— Как? — выпалил Элиот. Вопрос прозвучал резко и был похож на ружейный залп.

Гренвил повернул голову и внимательно посмотрел на Элиота.

— Мы можем спросить Джосса.

Элиот издал звук, который раньше в классических романах имитировали как «пфу»…

— Мы спросим его. И он скажет нам.

— Да он не знает, что это такое — правда!

— У тебя нет оснований это утверждать!

Элиот вышел из себя:

— Господи Боже, да что, тебе правду под самый нос сунуть надо, чтобы ты ее признал?

— Не смей повышать на меня голос!

Элиот притих и только глядел на старика негодующим и недоверчивым взглядом. Когда он наконец заговорил, это был почти шепот:

— Довольно с меня Джосса Гарднера! Я никогда ему не доверял и не испытывал любви к нему. Я считаю, что он шарлатан, вор и лжец, и я знаю, что прав. Когда-нибудь и ты убедишься, что я прав. Дом этот — твой. Я это признаю. Но вот чего я не могу признать, так это его права распоряжаться в этом доме и помыкать всеми нами только потому, что ему случилось быть…

Мне пришлось его остановить:

— Элиот!

Он повернулся и взглянул на меня так, словно совершенно забыл о моем присутствии.

— Элиот, пожалуйста, не надо больше ничего говорить.

Он опустил взгляд в стакан, залпом допил виски.

— Ладно, — наконец выговорил он. — Временно молчу.

И он пошел налить себе еще виски. Он наливал, а мы с Гренвилом молча глядели на него. В гостиную вернулся Морис Тетком.

— Ну, тогда я поехал, — сказал он в затылок Элиоту.

Повернувшись, Элиот увидел его.

— Как там она, ничего?

— Она наверху. С вашей мамой.

— Выпейте еще на дорожку.

— Нет, я уж поеду.

— Просто не знаем, как вас благодарить. Страшно подумать, что могло бы быть, если б вы не… — Он замолчал, но оборванная эта фраза рождала в сознании ужасные видения: Андреа, умирающая от переохлаждения, утомления, потери крови.

— К счастью, тут подвернулся я. — Он попятился к двери, видимо, желая поскорее ретироваться, но не зная, как лучше это сделать. Элиот сунул пробку в графин и, отставив свеженалитое виски, пришел ему на выручку.

— Я провожу вас.

Морис неопределенно кивнул в нашу с Гренвилом сторону.

— Спокойной всем ночи.

Однако Гренвил грузно, с достоинством поднялся.

— Вы все очень толково сделали, мистер Тетком. Мы вам признательны. И будем крайне признательны, если вы, к тому же, не станете разглашать девочкиной версии того, что произошло. По крайней мере, прежде, чем факты не будут проверены.

К этому предложению Морис отнесся скептически.

— Все равно просочится.

— Но, надеюсь, не через вас.

Морис пожал плечами.

— Дело ваше.

— Именно. Дело это наше. Спокойной ночи, мистер Тетком.

Элиот пошел впереди Мориса к двери.

Гренвил с трудом опять опустился в кресло. На секунду он прикрыл рукой глаза, и я подумала, что такие сцены губительны для его здоровья.

— Вы себя плохо чувствуете?

— Ничего. Все в порядке.

О, если бы я могла быть с ним откровенной, могла признаться, что мне известно про Софию и что Джосс — ее внук! Но я знала, что если заговаривать об этом, то инициатива должна исходить от него.

— Хотите выпить чего-нибудь?

— Нет.

Я оставила его в покое и стала поправлять подушки на диване, придавленные и сбитые Андреа.

Элиот вернулся не сразу, но когда он появился, то казался опять бодрым и веселым, а внезапная ссора, вспыхнувшая между ним и Гренвилом, была забыта. Элиот принялся за оставленное виски.

— Твое здоровье! — сказал он деду, поднимая стакан.

— Я считаю, мы в долгу перед этим молодым человеком, — сказал Гренвил, — и надеюсь, будет случай отдать ему этот долг.

— Насчет Мориса я не стал бы слишком беспокоиться, — бросил Элиот. — Думаю, он вполне способен сам о себе позаботиться. А Петтифер просил меня передать вам обоим, что ужин готов.

Ужинали мы втроем. Молли оставалась с Андреа, а в середине ужина приехал доктор, и Петтифер повел его наверх. Позже мы услышали, как доктор и Молли спустились в холл и разговаривают, после чего, распрощавшись с доктором, Молли вошла в столовую, чтобы сообщить нам, что сказал доктор.

— Шок, конечно. Он дал ей успокоительное и велел полежать в постели день-другой.

Элиот отодвинул стул для нее, и она села, изможденная и потрясенная.

— Подумать только, что такое могло произойти! Как мне сказать это ее матери, ума не приложу!

— Не думай об этом, — сказал Элиот. — Отложи до завтра.

— Но такая кошмарная история! Она ведь совсем ребенок… Ей всего семнадцать. И о чем только думал Джосс! Он просто с ума сошел.

— Может быть, пьяный был, — сказал Элиот.

— Да, вероятно. Пьяный и буйный.

Ни я, ни Гренвил ничего не сказали. Мы словно заключили между собой безмолвное соглашение, не означавшее, однако, что я простила Джосса или как-то извинила его поступок. Возможно, потом, когда Гренвил его расспросит, правда всплывет наружу и мы узнаем все как есть. Но к тому времени я, наверное, уже буду в Лондоне.

Но если бы я оставалась здесь… Я медленно общипывала гроздь винограда и клала в рот виноградины. Наверное, это мой последний ужин в Боскарве, но я так и не знала, рада я этому или нет. Казалось, я стою на перепутье и понятия не имею, какую дорогу выбрать. Но скоро мне так или иначе придется решиться.