Онлайн книга «Bye-bye, baby!..»
|
Что, если деньги закончились? Пополни счет! Я его пополнял два дня назад. Вот, пожалуйста, 6.08 у.е., как одна копейка. А зона доступа? Что, если ты не в зоне доступа? В зоне. Значит, ангел звонит на домашний. Он не знает моего домашнего. А если знает? Если он вообще мается у тебя под дверью и вот-вот уйдет?.. Любовь-адвокат убаюкивает Сардика, не забывая при этом высмеять его идиотские бдения у «баклажана», да и вправду – сколько времени прошло? Никак не меньше четырех, а то и пяти часов, хотя Сардик может ошибаться: майские штучки города Питера, преддверие белых ночей. В любом случае абрис «баклажана» просматривается все хуже и хуже, никто не беспокоил его – и нет никаких предпосылок, что побеспокоит. Наверное, Сардику в самом деле пора уходить. …В ту самую минуту, когда Сардик решил, что «пора», он увидел ангела. Ангел появился – и слава богу, не с той стороны, которая делала его таким, как все. Не из-за двери немецкого подъезда – наоборот: со стороны мечети, или православной часовни, или Троицкого моста, или Петропавловки, извне. Ангел не видел Сардика, и сам Сардик не заметил бы ангела, если бы именно в это мгновение не пялился прощально на «баклажан». До самого последнего мгновения «Феррари» оставался тем, чем был последние четыре или пять часов – самодовольной и бессмысленной грудой очень дорогого металла. Но явление ангела преобразило его, как совсем недавно преобразило картины в мастерской – и наверняка еще много чего, неизвестного Сардику. Теперь «Феррари» предстал перед ним умной и сильной машиной (немного порочной, как и все, к кому подходит определение «умный и сильный»; представить, что в бардачке «Феррари» лежит пушка, в багажнике – труп, а в рулевой колонке спрятан пакет с кокаином, не составило бы особого труда). У «Феррари» даже появилось собственное имя – «Enzo», и оно выглядело не биркой на шмотке, а подписью к прекрасной, хотя и не слишком известной картине, датируемой началом Кватроченто. Энцо – замечательный парень, незабываемый; след, который он оставляет в сердце любого человека, похож на след реактивного самолета в дневном небе. Или на след падающей звезды – в ночном. Подружиться с Энцо было бы верхом мечтаний, но Сардик не умеет водить машины. Сардик – нет, а ангел – да. Вот он с легкостью открывает водительскую дверь и проскальзывает внутрь, как скользнул бы в постель к возлюбленному. Так и есть: Энцо – возлюбленный, а Сардик – третий лишний. Обычная история. Э-э, нет. Время обычных историй кончилось. … – Привет, давно не виделись! - сказала левая половина Сардика, пытающаяся утвердиться на краешке пассажирского сиденья. Правая все еще находилась снаружи, во власти сумерек: ерзала пяткой по асфальту, цеплялась пальцами за дверь. Так и не разогнавшись толком, Ёлка резко сбросила скорость: – Ты?! Опять за мной следишь?! – Нет, просто не могу без тебя. Любовь с первого взгляда – слыхала про такое? – Краем уха. Забирайся, и валим отсюда по-скорому. «По-скорому» и впрямь оказалось сверхзвуковым: Сардик выдохнуть не успел, как они слегка задержались на светофоре у Сампсониевского моста, перелетели через него, нырнули в тоннель под Литейным и, вырвавшись на волю, пошли по набережным. Спидометр показывал космические, на взгляд Сардика, значения: что-то около ста пятидесяти кэмэ в час. Или того больше. – Участвуешь в гонках? – сглотнув слюну, спросил он. – Ага. – А хозяин в курсе? – Ты кого имеешь в виду? – Альбрехта. Немца. – Этого урода? Ёлка засмеялась, и Сардик засмеялся вместе с ней: нет же, нет! – смех Сардика, радостный, хорошо тренированный, похожий на эфиопского марафонца, бежал впереди Ёлкиного смеха, указывая дорогу. Грушевидной фигуры Альбрехтика на дороге не наблюдалось, да и как ей возникнуть, если сама Ёлка назвала немца уродом? Значит, Альбрехтик ей не нужен, как не нужны блага, ему сопутствующие. Значит, в ее раннем уходе от Сардика был заключен совсем другой смысл. Неопасный. Для любви Сардика – во всяком случае. – Я тоже подумал, что он урод. – Ты поэтому не продал ему картину? – Нет. Потому что хотел подарить картину тебе. – Спасибо. Но я не очень-то разбираюсь в живописи… Стоп-стоп, старичок, от картины остались одни воспоминания, обрывки холста, разве ты забыл?.. Еще один вариант неприготовленного какао (а попросту – вранья) исключен; отныне Сардик не собирается лгать и прикидываться кем-то другим, исключительным. Незабываемым, как Энцо. Он останется самим собой, а там посмотрим, что произойдет. – …Да ладно, черт с ней, с картиной. Тем более что я ее уничтожил. Порвал на части. – Творческая неудовлетворенность? – Ёлка и не думала сочувствовать, но это не покоробило Сардика. – Я был очень расстроен, когда ты ушла с этим уродом. Вот и избавился от картины. – И при этом хочешь подарить ее мне? – Я напишу другую. – Такую же? – Я же сказал – другую… – Нарисуй кота. – Как скажешь. – Своего кота. – Я могу нарисовать твоего. И если будет желание – его и тебя вместе. – У кого будет желание? У меня? У тебя? У кота?.. Ёлка снова принимается хохотать как безумная, а ведь вполне могла бы ограничиться легкой иронической усмешкой. Последние несколько минут она пребывает в состоянии крайнего нервного возбуждения: на щеках горит румянец, глаза влажно сверкают, черты лица обострились. Но назвать ее «сошедшей с ума» – язык не повернется; «влюбившаяся» или «влюбившаяся с первого взгляда» – так будет вернее. Она влюблена, Сардик знает об этом, – неизвестно откуда, но знает. Потому и сидит тихонько, вжавшись спиной в кресло. Смотреть на влюбившихся с первого взгляда людей еще невыносимее, чем наблюдать за спидометром, чья стрелка приближается к ста пятидесяти. ,-т– Ты не можешь ехать помедленнее? – просит Сардик, рискуя показаться жалким неженкой, слюнтяем, трусишкой. Слова, определяющие его сущность, можно множить и множить, набрасывать друг на друга, как обручи в игре серсо, – суть от этого не меняется. Ёлка никогда не будет относиться к нему хуже, чем сейчас. И лучше – тоже не будет. Она слишком занята своей новой любовью – с первого взгляда. Но Сардик здесь совершенно ни при чем. – Помедленнее, пожалуйста. |