Книга Сальватор. Том 1, страница 156 – Александр Дюма

– Трудиться! – послышался из глубины мастерской чей-то ласковый голос, прозвучавший очень отчетливо.

Читатели, несомненно, уже догадались, какой добрый гений пришел на помощь пребывавшему в нерешительности художнику и смущенному литератору.

Это был Сальватор.

Двое друзей в одно время повернули головы: Жан Робер – с радостью, Петрус – с благодарностью. Оба протянули вновь прибывшему руки.

– Добрый вечер, господа! – отвечал тот. – Кажется, вы пытались ответить на важнейший вопрос: «Позволено ли человеку жить, ничего не делая?»

– Совершенно верно, – подтвердил Петрус. – И я отвечал величайшему труженику Жану Роберу, который в двадцать шесть лет сделал больше, чем многие члены Академии – в сорок: «Нет, тысячу раз нет, дорогой друг».

– Неужели наш поэт превозносил леность?

– Добейтесь признания в Погребке 42 , дорогой мой: будете сочинять по одной песенке в месяц, в три месяца или даже в год, и никто вам слова не скажет.

– Да нет, он просто-напросто предлагал мне свой кошелек.

– Не соглашайтесь, Петрус; если бы вам надлежало принять подобную услугу от друга, я потребовал бы, чтобы предпочтение вы отдали мне.

– Я ни от кого не приму этой жертвы, дружище, – отозвался Петрус.

– Не сомневаюсь, – сказал Сальватор, – и, зная, что вы не согласитесь, я не стал предлагать вам деньги.

– Значит, по-вашему, мы должны смириться с распродажей? – спросил Жан Робер у Сальватора.

– Без колебаний! – заявил Сальватор.

– Продаем! – решительно молвил Петрус.

– Продаем, – вздохнул Жан Робер.

– Продаем, – подтвердил Сальватор.

– Продаем! – эхом отозвался из мастерской четвертый голос.

– Людовик! – обрадовались трое друзей.

– Мы, стало быть, занимаемся распродажей? – спросил молодой доктор, подходя с распростертыми объятьями и улыбкой на устах.

– Да.

– А что продаем? Можно полюбопытствовать?

– Наши души, скептик вы этакий! – проговорил Жан Робер.

– Продавайте свою, если хотите, – сказал Людовик, – а я свою с продажи снимаю: я нашел ей другое применение.

И, позабыв о распродаже, четверо друзей заговорили об искусстве, литературе, политике, а тем временем чайник запел на огне, и они стали расставлять чашки.

Чай хорош только тогда – примите к сведению эту аксиому, очень важную для настоящих любителей, – когда его готовишь сам.

Друзья просидели до полуночи.

Но, заслышав бой часов, все вскочили словно ошпаренные.

– Полночь, – заметил Жан Робер, – мне пора домой.

– Полночь! – воскликнул Людовик. – И я домой.

– Полночь, – проговорил Сальватор, – я должен идти.

– Мне тоже нужно выйти, – молвил Петрус.

Сальватор протянул ему руку.

– Только мы двое сказали правду, дорогой Петрус, – заметил комиссионер.

Жан Робер и Людовик рассмеялись.

Все четверо загомонили и стали спускаться.

На пороге они остановились.

– Хотите я скажу каждому из вас, куда кто идет? – спросил Сальватор.

– Скажите! – попросили трое приятелей.

– Вы, Жан Робер, направляетесь на улицу Лаффит.

Жан Робер отшатнулся.

– Теперь – им! – рассмеялся он.

– Людовик! Сказать, куда идете вы?

– Пожалуй!

– На Ульмскую улицу.

– Я в самом деле туда собираюсь, – признался Людовик, делая шаг назад.

– А вы, Петрус?

– О! Я…

– Отправляетесь на бульвар Инвалидов. Не падайте духом, Петрус!

– Постараюсь! – отвечал Петрус, пожимая Сальватору руку.

– А куда идете вы? – полюбопытствовал Жан Робер? Вы же понимаете, дорогой друг, что было бы нечестно, если бы вы унесли с собой все три наших секрета, а мы не взяли даже по кусочку вашей тайны!

– Куда иду я? – без улыбки переспросил Сальватор.

– Да, вы.

– Я хочу попытаться спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить.

На том друзья и разошлись.

Однако художнику, поэту и доктору не давала покоя одна и та же мысль.

Насколько выше них был этот таинственный комиссионер, втайне подготовлявший великое дело, в то время как каждого из них занимала лишь любовь к одной женщине! Он же радел за все человечество!

Правда, он любил Фраголу, а Фрагола любила его.

Последуем за каждым из наших героев; возможно, так мы скорее приблизимся к развязке нашей истории.

В порядке подчинения мы начнем с Жана Робера.

От Западной улицы до улицы Лаффит путь неблизкий.

Поэт взял на улице Вежирар кабриолет, ехавший порожняком от Менской заставы. Жан Робер проехал почти через весь город, К концу 1827 года Париж кончался на Нувель-Атен, а оттуда брала свое начало улица Сен-Лазар.

Жан Робер предупредил кучера, что выйдет, не доезжая до середины этой улицы.

Но напрасно кучер пытался выяснить, какой ему нужен номер.

– Я сам вас остановлю, – отвечал Жан Робер.

Часы на церкви Лоретской Богоматери пробили четверть первого, когда Жан Робер прибыл на место.

Он щедро расплатился с кучером, как положено поэту и влюбленному, и, завернувшись в плащ, заторопился прочь. В те времена молодые люди, подражая изображенным на фронтисписах Байрону, Шатобриану и г-ну д'Арленкуру, еще носили плащи.

Подойдя к дому под номером двадцать четыре, Жан Робер остановился.

Улица была пустынна. Молодой человек нажал на едва заметный звонок, расположенный рядом с тем, что бросался в глаза, и стал ждать.

Привратник не стал дергать за шнур, а вышел отпереть дверь самолично.

– Что Натали? – вполголоса спросил Жан Робер, опуская золотую монетку в руку важного привратника, дабы вознаградить его за беспокойство среди ночи.

Привратник понимающе кивнул, ввел Жана Робера в свою каморку и отворил дверь на служебную лестницу.

Жан Робер устремился наверх.

Привратник прикрыл за ним дверь.

Он взглянул на золотую монету и заметил: