Онлайн книга «Ужасные невинные»
|
– Лягушонок… Как удивительно! – А по-моему – нежно. А как вы называете ее? Анна задумывается. – Детка. Девочка. Доченька. Малыш. Не слишком оригинально, правда? – Не слишком. – Я беспощаден, но именно таким и должен быть старший, всепонимающий, терпеливый и терпимый друг несносной Лягушонка. – Зайчонок. Мышка. Рыбка. Птичка. Когда ей было восемь, ей особенно нравилась именно птичка. Птичка моя. – Отдает передвижным зоопарком, посетившим провинцию. – Да-да, я понимаю. Я была не очень хорошей матерью. Работа отнимала слишком много времени. Русский может утвердиться на Западе только при одном условии… – При каком же? – Если будет работать на износ. И если забудет, что он – русский. – И вы забыли? – Увы, – Анна разводит руками. – Лягушонок… Лягушонок не дает мне забыть. Она очень русская. И очень хочет быть русской. И чтобы все остальные были русскими. Все. Весь мир. – Это-то мне в ней и нравится, – я дружески улыбаюсь Анне, мне хочется сделать что-нибудь приятное для нее. А сделать приятное – означает похвалить ее малолетнюю сучку дочь. – Только это? – Анны улыбается мне еще более дружески. – Не только. – Мы можем быть откровенны?.. – Конечно. – Ваши отношения… – Анна – сочинительница crimi, а не сочинительница порнороманов, именно поэтому вопросы ее полны многоточий, полны умолчаний. – В наших отношениях нет ни капли грязи. Они чисты, Анна. Мне очень нравится ваша дочь. И я никогда ее не обижу. Никогда. – Кстати, где она, Дэн? Где наша… Лягушонок?.. В кабинете Анны есть на что посмотреть. Это довольно большая комната с широким окном, выходящим в крошечный садик, с камином, со стенами, обшитыми искусно состаренным деревом, ничего от безликого дизайнерского хайтека всего остального дома. Множество самых невероятных географических карт и литографий. Множество книг, среди них, судя по корешкам, есть настоящие раритеты. Пол выстлан ковром с коротким ворсом, расцветка и причудливо переплетающиеся экзотические фигуры на нем заставляют меня вспомнить кенийку из франкфуртского аэропорта. В глубоких нишах, разделяющих книжные стеллажи, стоят: старинная ваза (то ли японская, то ли китайская); ручная мельница для кофе, тоже старинная; старинная же музыкальная шкатулка; копье, украшенное перьями, кожей и бусинами, еще более старинное; скульптура какого-то (то л и нубийского, то ли нигерийского) божества. Есть еще головы животных, прикрепленные к щитам из того же дерева, каким обшиты стены: лев, зебра и антилопа, не та ли это антилопа из которой был скроен саквояж Август – Билли? Все может быть. Обстановка кабинета с головой выдает Анну – любительницу путешествий, Анну – собирательницу древностей, Анну – бесстрашную охотницу. Вопрос лишь в том, насколько это соответствует действительности. – …Лягушонок? Она заснула, Анна. Вечным сном. Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Но сообщать об этом Анне я не собираюсь, по крайней мере – сейчас. – Заснула? – Нуда. Взяла и вырубилась. Это свойственно юным девушкам, совсем юным, они не так выносливы, как мы с вами. Ведь так? – Возможно, – в голосе Анны сквозит легкое недоверие, я же хочу, чтобы она доверяла мне полностью, чтобы она положилась на меня. – Она просто сутки не спала, вот и все. Всю предыдущую ночь мы гуляли. Я показывал ей Москву. – Она неплохо знает Москву. Она бывает там довольно часто. – Я показывал ей свою Москву, – еще никогда я не улыбался так открыто, с таким чувством приязни и симпатии. – Это меняет дело, Дэн. У вас замечательная улыбка. – Спасибо. – И Муки… Я смотрю, он к вам привязался, отнесся как к родному. Обычно он избегает чужих людей в доме. – Я не чужой. Я – друг вашей дочери. – Дружок? – мило иронизирует Анна. – Друг. – Это меняет дело. – Вы работали. Я вам не помешал? – Что вы!.. Мне приятно поговорить с другом моей дочери. До сих пор все парни, которых она приводила в дом, были… э-э… – …настоящим барахлом? – Да! Анна смеется. Ее смех легок, нежен, серебрист, переливчат, у обладательницы такого смеха должны быть соловьиное горлышко и голубиная душа. Душа ангела. – Да, настоящим барахлом. Я уж и позабыла, что русский язык так выразителен. – Почему же вы не пишете на русском? – Я уже давно ничего не делаю на русском, Дэн. К.счастью ли, к сожалению – не знаю. – Быть может, вернись вы к русскому хоть в чем-нибудь… Это намного бы улучшило отношения с дочерью. Как вы думаете, Анна? – Вы – мудрый человек, Дэн. Мудрый молодой человек. Сколько вам лет? – Двадцать девять. Я не могу вспомнить, относится ли «двадцать девять» к моему собственному возрасту или к возрасту настоящего Макса Ларина, грань между нами стерлась окончательно. – Я кажусь вам слишком старым для вашей дочери? – Нет. Вы кажетесь мне очень мудрым. Открытым, симпатичным, порядочным, – Анна льстит мне напропалую. – И вы не кажетесь мне барахлом. – Спасибо. Теперь уже смеемся мы оба. – Лягушонок больше не будет вас терроризировать, – ободренный ее нежным смехом, я готов пообещать Анне все, что угодно. – Мы говорили об этом прежде, чем она заснула. И вы правы – она очень ранима. И всегда страдала от того, что не находила с вами общий язык… – Мы тоже говорили об этом. Много, долго и основательно. С моим психоаналитиком. Твой аналитик просто блядь, Анна. Представляю, сколько бабла он из тебя выкачал!.. – Я хотела, чтобы он поговорил и с самой… Лягушонком. Но она отказалась наотрез. Она устроила такой скандал! Обвинила меня в том, что я считаю ее психопаткой, в то время как психопатка я, причем циничная. И что все аналитики – это насосы по перекачке денег, причем циничные. Она неделю не могла успокоиться. – Это очень по-русски. И очень недалеко от истины. – Вы так думаете? – Я думаю, что ни один аналитик не сделает для человека того, что могут сделать близкие люди. – А я думаю… ей очень повезло с вами. Спросить бы об этом Лягушонка, бездыханную, похороненную под грудой тряпья, с фиолетовой полосой на шее. |