Онлайн книга «Ужасные невинные»
|
– В каком смысле? – Глупо переспрашивать во второй раз, но Анна переспрашивает. Я начинаю раздражаться. – Это ваша героиня? Книга о ней? – Нет. Конечно же, нет. Это просто обложка. Довольно завлекательная, мимо нее не пройдешь, правда? – Да уж. – С содержанием она никак не соотносится. Во всяком случае, напрямую. – А если не напрямую? – я проявляю удивительную настойчивость. – Мне было предложено несколько вариантов оформления. Этот понравился мне больше всего. – Не сомневаюсь, что он был самым лучшим. – Завораживает, не правда ли? – Теперь мы любуемся обложкой вдвоем. – Да. – Мне кажется, что именно так выглядит суть. Ценная мысль, хотя и несколько расплывчатая. – Суть чего, Анна? – Суть всего. Любви, смерти, преступления, наказания, суть человеческой природы, ее двойственности. Добра, в котором заключено зло. Зла, в котором заключено добро… – Хотелось бы еще узнать имя оформителя. – Не слишком ли бесцеремонно я прерываю Анну? – Может быть, это Иисус? Может быть – Сатана? – Это легко сделать, Дэн. Художник должен быть указан в выходных данных. Дайте-ка я посмотрю. Анна принимается изучать книгу. – Ага, вот. Нулла. Буби Нулла. – Странное имя. – Похоже, что он итальянец. Или испанец. Хотя само имя скорее немецкое. Анне, чей первый муж был немцем, умершим от сердечного приступа, виднее. – Вы знаете его? – Нет. Никогда раньше он не оформлял мои книги. – Ну бог с ним. – Мне стыдно, что я напряг Анну, мне хочется сменить тему. – Так ваша книга о добре, в котором заключено зло? Или о зле, в котором заключено добро? – Моя книга? Наверное, о том, что жертве по большому счету все равно, кто полоснет ножом ей по горлу: последний бродяга или вполне респектабельный человек с обезоруживающей улыбкой, любитель устриц и Вагнера. Еще одна ценная мысль, лишь в одном Анна ошибается: ни устриц, ни Вагнера я не люблю. – …о том, что смерть многолика и опасность может прийти с любой, иногда самой неожиданной стороны… – Мне бы очень хотелось ее прочесть. Очень. Херня. Мне совсем не хочется читать книгу Анны Брейнсдофер-Пайпер. Такую книгу я мог бы написать и сам, если бы захотел. В ней не было бы философского нытья о добре и зле и многостраничных пассажей о знаках и посланиях, которые иногда оставляют убийцы, они просто не могут от этого удержаться. Но в описание крови, которую я пустил нескольким второстепенным персонажам… В описание крови я бы вложил всю душу. – Мне бы тоже хотелось, чтобы вы ее прочли. – Как-нибудь прочту. – Как-нибудь, Дэн. Поленья в камине (он наконец-то разгорелся) весело потрескивают. Огонь слишком, неестественно, ярок. Столь же неестественна тьма, сгустившаяся над садом. Сейчас никак не позднее трех-четырех часов дня, но ощущение такое, что наступили сумерки. В сумерках Анна выглядит еще более привлекательной, она даже помолодела, уж не разговоры о преступнике и жертве так завели ее?.. Теперь она полностью соответствует роли бесстрашной охотницы, которую никогда не исполняла. – …кто же тогда их пристрелил? – Кого? – Всех этих животных, Анна. – Свен. Свен обожает сафари и раз в год обязательно выбирается в Кению. Сафари. Самое подходящее занятие для полицейского комиссара, который одним ударом кулачища загоняет чужую преступную челюсть в чужой же преступный затылок. И черномазая Кирстен… Она наверняка внедрилась в дом по его протекции. – У вас просто удивительная семья! Та еще семейка, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Дочурка-психопатка, папашка – охотник за головами (он и в отпуске не может обойтись без стрельбы) и мамахен, сочиняющая истории про маньяков. Стоп. Ничего плохого об Анне я сказать не хочу. – Надеюсь, мне удастся познакомиться с вашим мужем. – Я тоже надеюсь. Но обычно он приходит очень поздно. У него ненормированный рабочий день. – Даже сегодня он не сделает исключения? – Боюсь, что нет. – Преступность растет? – Боюсь, что да, – Анна поворачивается к окну. Она все так же обнимает себя за плечи. Она все так же смотрит в сад. – Странно… В саду становится темно. – Должно быть, собирается дождь. – Должно быть, вы правы. На фоне окна, на фоне сумерек, на фоне постриженных кустов и бумажных фонариков Анна кажется мне особенно беззащитной, особенно хрупкой, мне хочется обнять ее. Мне хочется, чтобы она относилась ко мне с симпатией, это важно. Чтобы она считала меня своим другом, чтобы во всем могла положиться на меня. То, чего я не хочу ни при какой погоде, даже если сумерки будут вечными, даже если пойдет дождь: – чтобы она возненавидела меня; – чтобы одна мысль обо мне, убийце ее дочери, вызывала в ней негодование, ярость и ужас; – чтобы она прокляла меня. И еще одно: я не хочу становиться воспоминанием. – Я не хочу становиться воспоминанием, Анна. Анна Брейнсдофер-Пайпер не оборачивается. Она всего лишь распускает волосы, собранные до этого в хвост. Она распускает свои шикарные, каштановые, с легкой проседью волосы. Настоящий водопад из волос падает ей на плечи, настоящий водопад. Водопад. Вот чего не хватало сумеречному саду, бумажным фонарикам, черной глади пруда – каштаново-серебристых струй, льющихся и льющихся. До этого сад казался мне мрачным, запущенным. Теперь же он – настоящее произведение искусства. Каким бы сильным ни был морской бриз – ни один листик, ни одна травинка не шелохнутся. Каким бы белым ни был песок – он не белее отшлифованных камней садовой дорожки. Анна Брейнсдофер-Пайпер прекрасна. Она – лучшее украшение этого дома, этого сада, она – его дух. Ангел-хранитель. Я всегда знал, что Анна – ангел. – Подойдите, Дэн, – шепчет мне Анна. Ее шепот обволакивает. Я смотрю на обложку с фотографией Тинатин, я смотрю на обрывок ее лица. Я старательно повторяю движения, которым обучил меня глухонемой в аэропорту, я старательно складываю и разжимаю пальцы. Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН. Я люблю Тинатин, и мне нужно двигаться дальше. Роадмуви, расхожий сюжет. Мне из него не вырваться. Я не могу оставаться надолго где бы то ни было, но и становиться воспоминанием тоже не хочу, я не хочу, чтобы Анна страдала. А она будет страдать, когда узнает о смерти Лягушонка; я как будто сам погружаюсь в водопад, и каштаново-серебристые струи обмывают меня. |