Онлайн книга «Что-то случилось»
|
– Нет. Подошвы шаркали по полу, каблуки ударяли по ножкам стульев, по низу шкафов. – Как это нет? – Брось кочевряжиться. У нее вырвались приглушенные, пугливые вскрики и стоны, изо всех сил она старалась удержаться на ногах и сохранить на лице улыбку. Казалось, все, кроме меня, стараются улыбаться. Перед глазами мелькали, замирали на миг, вновь исчезали – застежки, бедра, тоненькое, в обтяжку бельишко, мужская крадущаяся лапа, поросшая вьющимися черными волосами, торопливо дергает молнию на брюках. Потом задирает ее розовый подол. – Хватит, пустите меня. Кроме шуток. Пожалуйста. – Угу. – Я кончаю, Вирджиния. – Ты должна. – Сама ж говорила, ты не прочь. – Дашь, тогда отпустим. – Нет. Не хочу. Хватит, пожалуйста. – Нет. – Нет. – Нет. Дашь, тогда отпустим. Должна дать одному из нас. – Должна дать одному из нас. – Чего вам надо? – Сама знаешь. – Уж как-нибудь. – Хоть с одним. – С кем? – Выбери. – Только с одним? – Тогда со мной. Ты говорила, ты со всеми нами можешь управиться, Джинни. Докажи. Почему бы нет? – Врете вы. – Вот увидишь. – Чего ж тут хорошего? – Будь человеком. – Не отставай от века. – Не скупись, пока жива. – Мораль сей жизни такова. – Хватит. Пустите. – А ведь тут и заработать можно, соображаешь? – Не забывайте, только с одним, – нерешительно соглашается она. Ноздри и побелевшие губы вздрагивают, она смотрит недоверчиво, сердито. – Только с одним. – Кроме шуток. Не то закричу. В полицию заявлю. – Еще чего. На что тебе это надо. – Выбирай. Она выбрала меня. – С ним. Она посмотрела на меня жалобно, она молила о помощи. У меня буквально подгибались коленки. – С ним? – Помоги, – сказала она. Меня подтолкнули к ней. – Отпустите ее! – крикнул я. – Она тебя хочет. – А мы поглядим. – Выходите, – торговалась она. – Не при вас. – Нет уж. Мы хотим убедиться своими глазами. – Это бесплатное представление. – Мы покажем ему что к чему. – А вы запретесь и не впустите нас. Они все щупали ее жадными лапищами, хватали то, что им не принадлежало. – Отпустите ее! – угрожающе заорал я, но голос мой зазвенел, должно быть, в нем прорвалась безысходная трусость и покорность. – Кроме шуток. (Ведь я ее спаситель.) В мальчишеской ярости я сжимал кулаки (в мальчишеском смятении пугливо трепетало сердце). Им ничего не стоило меня избить, любому из них (схватить за руку и вывернуть ее, вывихнуть). Я обмирал от недобрых предчувствий. Они глядели на меня удивленно, презрительно. Она выскользнула у них из рук. Я толком и не заметил, как она исчезла. Услыхав, что дверь захлопнулась, я разжал кулаки и стал ждать. Не хотел я драться. Не хотел, чтоб они меня избили. Вряд ли я стал бы защищаться. (Предпочел бы поддаться. Я тогда был как мой мальчик в той группе на берегу; кажется, мне никогда ни с кем не хотелось воевать – только с женой, с дочерью, с моим мальчиком и еще с Дереком и с его няньками.) Я ждал, станут ли они меня бить. – Слабак ты, – обругали они меня (и мне полегчало: бить явно не собирались. Я получал свободу). – Она ж могла быть наша. – Возьмем ее в работу без него. Тут я огорчился. Недолго же мне дали чувствовать себя ее спасителем. Когда я вернулся наверх, она сидела за своим столом, болтала с ними обоими о том, что произошло, снова очертя голову кокетничала, особенно с тем здоровенным, жилистым нахалом, который ей не нравился (закрепляла петлю на порванном чулке бесцветным лаком для ногтей и при этом выпячивала перед ним грудь, как обычно передо мной, задорно вскидывала голову и зазывно улыбалась ярко накрашенными губами. Он был крепкий смуглый итальянец, как Форджоне, и опять, как внизу, в хранилище, я почувствовал – он попросту спихнул меня с дороги. В эти минуты я ее ненавидел. Был оскорблен до глубины души. Уверен был, что, хоть я и сейчас нравлюсь ей больше, она теперь переспала бы с ним куда охотнее, чем со мной, лишь бы у него хватило ума немного выждать), и в меня острыми когтями впилась ревность. (Что толку нравиться, если ее тянет переспать с тем, кто ей не нравится?) – Ты ревновал, – сказала она. – Верно? Должно быть, я уставился на нее круглыми глазами, и на лице у меня отразилась вся боль моего разбитого сердца. Никогда я не умел совладать с ревностью. (Вот бы кто-нибудь меня научил.) От ревности я теряюсь, не нахожу нужных слов. Шутки не идут мне на ум. Глаза на мокром месте, и я готов разреветься. (Мэри Дженкс не раз говорила, что я таращу на нее глаза как дурак. Наверно, и правда я на нее таращился, особенно после того, как узнал, зачем они с Томом ходят в хранилище. Мне тоже хотелось утонуть в ее объятиях. Не любил я оставаться в стороне. Я еще и теперь пялю глаза на хорошеньких девчонок, а если они отвечают мне тем же, мигом отворачиваюсь. Нынче я таких вот властных, нахальных двадцативосьмилетних бабенок вроде Мэри Дженкс небрежно треплю по щеке и прохожу мимо, разыгрывая равнодушие. Нынче особы двадцати восьми лет не пытаются мною помыкать. Вот только няньки Дерека помыкают.) Другие мужчины от ревности пылают неистовым гневом, достойным лиры Гомера. Я же проливаю слезы. К Лену Льюису я никогда ее не ревновал. (Чувствовал, что ему надо бы ревновать ко мне.) – Он хочет уйти от жены, – по секрету говорила она мне. – Прежде он думал, я слишком молода. Теперь-то я уж ему показала, что я достаточно взрослая. Мне он нравится, он такой робкий. Мне нравятся мужчины постарше. И помоложе тоже. А вот которые ни то ни се, с теми хлопот не оберешься. Футболисты мне теперь не нравятся. А может, нравятся. Теперь бы уже не они меня, а я их кой-чему научила. – Научи меня. – Сними номер. – У меня нет денег. – Я войду в долю. – А куда вы ходите? Они ходили раз, а иногда и два раза в неделю поужинать где-нибудь в полупустом ресторане, а потом сидели у него в машине, болтали и нежничали. Он жил далеко, в Куинсе, и особенно долго засиживаться не мог. Пить он прежде не пил. И она обучала его тому самому искусству. – Он получает удовольствие. Я помогаю ему почувствовать себя молодым. |