Онлайн книга «Что-то случилось»
|
– Мы ведь на людях, верно? Пожалуйста, не привлекай к нам всеобщего внимания. – А я ничего такого не делаю, только слушаю тебя. – Ты остановился. – И ты. – Ты подбоченился, прямо как актер по телевизору. Пойдем дальше. Пойдем, я сказал. – Это ты как актер по телевизору – грозишь мне пальцем. – Ты ставишь меня в неловкое положение, – обвиняет он. – Ничего подобного. – Ну сейчас поставишь, верно? – предсказывает он. – Чего ради мне ставить тебя в неловкое положение? – А кричать на меня будешь? – Разве я кричу? – А злиться будешь? – Разве я злюсь? – Ага, вот ты и ставишь меня в неловкое положение, – с торжеством обвиняет он меня. – Ты язвишь. – Эх ты, командир! – язвительно говорю я. – Ты даже не знаешь, что значит «ставить в неловкое положение». – Нет, знаю. И что значит язвить, тоже знаю. Это когда я не хочу, чтоб ты что-нибудь делал, а ты все равно делаешь. – А я ничего такого не делаю. Я вообще ничего не делаю, стою – и все, чем же я тебя ставлю в неловкое положение? – Ты меня все время чего-то спрашиваешь, верно? Зачем ты все спрашиваешь и спрашиваешь? – А ты зачем не отвечаешь? – Я скажу маме, – грозит он, – скажу маме, что ты виски пьешь. – Она не поверит. Поймет, что это неправда. – Как так? – По твоему носу. – Как так? – Когда человек врет, у него вытягивается нос. – Значит, у тебя сейчас вытянется нос, – находчиво возражает он. – Потому что это неправда. – Тогда чего ж ему расти, если это неправда? – Я тебя сейчас стукну, пап, – вскрикивает он, огорченный тем, что я его перехитрил. – Что ты все крутишься? Стой спокойно. – Это я, наверно, нервничаю, – догадывается он. – Тебе в уборную надо? А не надо, так не хватайся за что не надо! – Зачем ты так говоришь? (Он опускает руку. Зря я это сказал.) – Мама скажет, чтоб я дохнул на нее, – говорю я, меняя тему разговора. – Запаха виски не будет, вот она и поймет, что ты соврал. – Я тебя сейчас лягну, – говорит он. – Сейчас ка-ак лягну по ноге. – Почему вдруг? – удивляюсь я. – А потому, – говорит он. – Потому что, когда я тебя лягну или наподдам, ты всегда начинаешь со мной бороться и мы хохочем, потому, наверно, и стукну – чтоб ты хохотал. – А я как дам тебе по заднице. – А я скажу маме, ты меня обозвал. – Ну и что? Я и ее обзываю. – Она этого не любит. Она с тобой поцапается. – Мы с ней не цапаемся. – Еще как цапаетесь. Она тебя стукнет. – Не бывает этого. – Она плачет. – Нет, не плачет. – Иногда плачет. – Ты говоришь лишнее. И много лишнего замечаешь. Поэтому иногда у тебя все перепутывается. – Кого бы мне попросить, чтоб тебя поколотили, – поддразнивает он. – С чего это? – Вот позову фараона… – С чего это? – Он тебя побьет. – Не имеет права. – Ты меня бьешь. – Мне можно. И вовсе я тебя не бью. – Бил. – Неправда. Ни разу в жизни не побил. – Один раз побил. Когда я был маленький. Я помню. – Мне очень жаль, если это правда. Но по-моему, не было этого. Ведь сейчас я тебя не бью? Верно? – А собираешься. Правда? – За что? – Сам знаешь. – Нет, не собираюсь. – Обещаешь? – Обещаю. – Обещаешь, что не побьешь? – Обещаю. – Правда обещаешь? – Правда. Не стану я тебя бить. Ты что, не веришь мне? – Верю, – говорит он. И р-раз! – лягает меня по ноге. Я так и подскочил, даже взвыл от неожиданности. Я вне себя; прыгаю на одной ноге, потираю ушибленное место – вид, наверно, предурацкий. Однако он поначалу не смеется, наоборот, хмурится: должно быть, думает – перехватил, теперь жди беды; но я начинаю гоготать, и он понимает: не так уж мне больно и я не сержусь. Его мигом отпустило, он просиял и радостно смеется. Все мои прыжки и ужимки становятся еще потешней – пускай хохочет до упаду, тут-то я и застану его врасплох. Он уже просто покатывается со смеху, трясется, задыхается, и давится хохотом, и хватается за живот, и вот тут я и нападаю: он согнулся в три погибели, я на него налетаю, и, схватившись, мы валимся наземь. Конечно, это не настоящая борьба. Сперва я его щекочу, чтоб не переставал хохотать и захлебываться, и он совершенно беззащитен. Мы барахтаемся на земле, пока я не начинаю задыхаться, тогда я вроде как обмякаю – ладно, пускай кладет меня на обе лопатки. Я совсем запыхался, и стоит ему захотеть – победитель он. Но ему все мало. Он становится дерзок и беспечен, хочет сполна насладиться победой и, чем бы просто уложить меня на обе лопатки, начинает донимать уже ненужными сейчас «рычагами» и «захватами» пальцев ног. А я тем временем отдышался и решаю преподать ему урок (еще один урок. Видимо, на тему: куй железо, пока горячо. Самое мерзкое во всех этих пошлых уроках «как преуспеть в жизни», что рано или поздно оказывается – все они справедливы). Итак, пока он не спеша теребит то пальцы моих рук, то носок, то ступню, не зная толком, что и как надо вывернуть, я предательски напрягаю мышцы, набираю в легкие побольше воздуха и коротким стремительным броском подкидываю его вверх, переворачиваю и укладываю на песок. Он вопит в восторженном испуге, брыкается, выкручивается, пихается локтями, вне себя от радости, гибкий, смеющийся, здоровый звереныш, и вовсю отбивается, выворачивается, силясь вырваться. (Теперь уж я не дам ему победить, не то он поймет, что я поддался, а значит, поймет, что проиграл.) Теперь, когда я передохнул и намерен взяться за него всерьез, состязанием уже не пахнет. Как-никак я много больше – и своей здоровенной тушей (впрочем, довольно дряблой, ха-ха) подминаю его. Без особого труда захватываю одной рукой его запястья, ногами прижимаю его ноги, и вот он уже не может брыкаться. Еще несколько секунд – и все кончено, он больше не сопротивляется. Он по всем правилам пригвожден к земле. Почти касаясь лицами, мы с улыбкой смотрим друг другу в глаза. – Моя взяла, – шутит он. – Тогда пусти, я встану, – шуткой же отвечаю я. |