Онлайн книга «Победный ветер, ясный день»
|
— Валяйте про случайность, — выдохнул Гурий после паузы. — Люблю слушать про случайности. Тем более что… Он осекся, сдвинул фуражку на затылок и почесал не успевшие состариться ссадины: впечатляющий итог их недавнего знакомства. Ссадины намекали на кривую дорожку, в самом конце которой столкнулись Лена и участковый из Мартышкина; дорожка была вымощена случайностями на совесть: совершенно случайно Лена нагнала Гурия на шоссе, непреднамеренно сбила его и, поддавшись порыву, отвезла в населенный пункт с ласковым названием Пеники. В Пениках — и тоже случайно — в ее машине образовался Пашка. Сам Пашка совершенно случайно обнаружил на яхте тело Нео, с которым Лена — по странному стечению обстоятельств — познакомилась в день убийства. Венчал же всю эту шаткую конструкцию сам Гурий, волею судьбы расследующий дело ее подруги Афы Филипаки. Гурий же восседал на крупе каннибала Сиверса… Расследующего соответственно убийство Романа Валевского. А если вспомнить ее визит на Фонтанку и приплюсовать сюда контракт Афы с «Лиллаби»… Не спятить бы, господи, от таких совпадений! — Хорошо, — согласилась Лена. — Я расскажу все, что знаю. С условием, что… Ладно, об условиях — потом… — Как знаете… — Только начинать придется с весны… Иначе проследить всю цепочку будет достаточно трудно. — Надеюсь, с этой весны? — напрягся Гурий. — Да. — Ну слава богу… А то я уж подумал… Нет, начинать сагу с непорочного зачатия Христа Лена не собиралась, ограничившись первым знакомством с Пашкой в апреле. Или это был март?.. Спутанные месяцы оказались единственным, о чем Лена не могла сказать ничего определенного. Дальше дело пошло живее, хотя в месте их первой встречи с Нео она снова забуксовала: внезапно вспыхнувшая страсть к красавцу-покупателю одеколона показалась ей несколько порочной, мелодраматической и нестерпимо киношной. Именно так ее мог воспринять Гурий, взращенный на целомудренном молоке деревни Пеники. И на таких же пеньюарно-целомудренных припевах своей обожаемой дивы — что-то вроде «А ты любви моей не понял, и напрасно, и напрасно…». Так что, прошмыгнув через переулок с покосившейся табличкой «Хотите быть моей любимой девушкой?» (эта фраза, вскользь оброненная Романом, до сих пор звенела в ее ушах), Лена перевела дух. Все последующие события были изложены достаточно точно, за исключением визита в танц-студию Валевского на Фонтанке, который она малодушно скрыла: чертов пистолет прожигал ей колени даже сквозь толстую свиную кожу рюкзака. Она не забыла ни о чем: ни о фотографии navyboy [21] в ящике Афиного комода, ни о его же фотографии, окопавшейся в соседней с убийством секции таунхауза. Ни о хореографическом прошлом покойной, ни о переполовиненных «Ста видах Эдо», которые вывели ее прямиком на экстремиста Печенкина… — Н-да, — только и смог вымолвить Гурий, когда Лена закончила рассказ. — Будем сажать. — Кого? — В горле у Лены мгновенно пересохло. — Как кого? Печенкина. — Царапины на лице у Гурия вспыхнули, а едва пробивающаяся щетина встала дыбом. — Сукин сын, простите за грубость… Мародер. Подлец, еще раз извините… — А… — А вам — спасибо за содействие. — И все? — Ну… — засопел лейтенант. — А что же вы еще хотели? — Ну… Не знаю… — А улики… — Гурий скосил глаз на бумажки, которые все еще держал в руках. — Улики я передам по назначению. Думаю, кое-кто очень сильно ими заинтересуется. — Кое-кто — это кто? — Лена вдруг почувствовала, как у нее неприятно засосало под ложечкой. Из-за спины многозначительного лейтенантского «кое-кто» явно просматривалась фигура майора Сиверса, которую Лена боялась до обморока. Пожалуй, только Николай Петрович Поклонский, преподаватель по теории вождения из автошколы №4, вызывал в ней столь мистический ужас. — Человек, который занимается этим делом, — снова неприятно раздулся Гурий. — Майор? — Она все-таки пропихнула это сквозь намертво сцепленные зубы. — Сивере? — Он. Кто же еще. — Ясно… А… — Я понимаю… Время сейчас не самое подходящее, но… Надо будет проехать в отделение. Если вы не возражаете.., э-э… Лена. — Зачем? — Оформим улики. Напишете, как дело было… Ну то, что мне рассказали… Лучше бы Гурию было не произносить этих слов, хотя ничего другого звездочки на погонах и мышастый китель нашептать не могли. — Все, что рассказала, — повторила Лена слабым голосом. — Все? — Ну да… — И как вы себе это представляете? Последующие несколько минут Лена с интересом наблюдала за очередными метаморфозами, происходящими с лицом Гурия. Для начала оно вновь ненадолго сделалось круглоглазым и глупо-милицейским (как раз для составления протоколов), затем в нем появилось что-то мальчишеское (как раз для стрельбы из рогатки по воронам), и, наконец, — о, счастье! — опять оказалось заваленным терракотой и мрамором (как раз для выделки полубогов). Гурий решал. — И как вы себе это представляете? — повторила Лена. — Никак, — честно признался он. — Боюсь, что это никому не понравится… Целищеву — в первую очередь… Целищев, Целищев… Ну, конечно, Лена помнила это имя — вполне вегетарианское и далеко не такое кровожадное, как «майор Сивере». Целищев — тот самый милицейский капитан, дядька с галерки, насмерть запуганный импровизациями Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова на благодатной сцене ломоносовского морга!.. — Целищев — это?.. — Неважно, кто это… — нахмурился Гурий. — Есть здесь один деятель… — И что? — Ничего… Как насчет того, чтобы прокатиться в Питер?.. * * * …Во всем была виновата бумажка с адресом. Она и сейчас лежала в заднем кармане Пашкиных джинсов — аккуратно сложенная вдвое. Если бы не она, с Пашкой не случилось бы того, что случилось. И он бы не сидел сейчас в кромешной тьме. И на голову ему не давил бы низкий потолок, а в бок не упиралось бы нечто, похожее на рукоять бейсбольной биты. Впрочем, бейсбольной биты Пашка никогда и в глаза не видел, разве что — по телику, в качестве любимой игрушки маньяков всех мастей, да и не увидел бы при любом раскладе: уж слишком здесь было темно. И — неизвестно. Не то чтобы неизвестность пугала Пашку (в этом он не признался бы и самому себе), скорее, вызывала странное чувство веселой злости пополам с любопытством. Иногда злость брала верх над любопытством, обставляла его у самого финиша, и тогда Пашка начинал самозабвенно злиться на: |