Онлайн книга «Корпорация "Винтерленд"»
|
Смотрит на часы. 16:25. Потом берет мобильный и звонит в местную службу курьерской доставки. Медсестра моментально вспоминает, кто такая Джина Рафферти. Она сообщает Марку, что Джина не только в порядке, но и еще и порядком засветилась — попала в новости, потому что наделала шуму… Марка эта информация сначала тревожит, а потом обескураживает. Какой-то бред! Что такое Ричмонд-Плаза? Кто такой Пэдди Нортон? Ему становится легче от сознания, что с Джиной все в порядке, что она жива. Но он не понимает, что она творит, он не… И тогда медсестра говорит, что постарается найти какую-нибудь вчерашнюю газету — «Индепендент» или «Трибыон». Все воскресные газеты только об этом и писали. У кого-нибудь из пациентов наверняка завалялся номер. Как только у нее появится минутка, она разведает ситуацию. Но может, пока суд да дело, Марк посмотрит телевизор? — Скоро будут новости. — Да, — отвечает он, — конечно. Спасибо. Сестра включает телевизор и отдает ему пульт. — Мм, сестра, — произносит Марк, — нет ли у меня возможности каким-то образом получить доступ к мобильному телефону? — Думаю, есть. Можете пока воспользоваться моим, если уж так приспичило позвонить… или… — А внизу их не продают, в приемном покое? Там нет магазина? Может… Она кивает: — Да-да, не беспокойтесь. Я что-нибудь придумаю. После ее ухода Марк некоторое время пялится в экран, но сосредоточиться не получается. Поэтому он переводит взгляд опять на дверь. Когда появится полиция? И что они у него спросят? Задумывается. Посмотрим на вещи здраво: будут ли они его вообще о чем-то спрашивать? Разве в их интересах, чтобы он им что-то рассказал? Нет, только в его. И больше ни в чьих. Допустим, физически Марк уже не представляет угрозы. Но он все равно остается угрозой, просто иного характера. Само по себе то, что он жив и может кое-что порассказать, угрожает не только карьере Болджера, но и репутации, а также стабильности партии в целом. У него такое чувство, будто он выбирается в ясный день из плотного тумана. Наверное, потому, что доктор что-то подкорректировал в капельницах. К тому же адреналин ударил в голову. В общем, он дико взволнован и не уверен, что долго протянет в лежачем состоянии. В бездействии и ожидании… Чего? Он смотрит на дверь, потом опять на телевизор. Начинаются новости. Зловеще отыгрывает музыкальная заставка и затихает. Он пытается настроиться. Звонят в дверь. Нортон не шевелится. Он не собирается подходить к домофону. Это явно журналисты, которые терлись у ворот. Они уже пытались проделать этот трюк несколько раз за последние дни. Он пьет кофе, и сердце стучит как бешеное. От виски, выпитого раньше, ему стало дурно. Сначала все пошло путем, он даже слегка захмелел — наверное, от смеси алкоголя с таблетками, — но потом его стало тошнить и вырвало. Тогда он перешел на кофе: сначала чувствовал себя прилично, но теперь ощущает тревогу, волнение и сдавленность в груди. Надо бы поесть, но… пожалуй, попозже. Телевизор включен, но он почти не смотрит. Звонит телефон. В прихожей. К нему он тоже подходить не собирается. Пусть себе звонит. Или пусть Мириам отвечает. Телефон уже не первый раз звонит. Кто-то же к нему подходит. Наверное, она. А если подходит, почему ничего не передает? Несколько звонков явно предназначались ему. Он не перезванивает людям уже несколько дней, не прослушивает голосовую почту, не проверяет эсэмэски, не читает мейлы — послал всех к черту. Нет настроения. Через несколько секунд на лестнице раздаются шаги. Он настораживается: общаться с Мириам у него тоже нет настроения. Она открывает наружную дверь. Он слышит, как она выходит на гравийную дорожку. Он ждет, прислушивается. Что она там, интересно, делает? Неужели разговаривает с журналистами? Это было бы полнейшим идиотизмом. Хотя, если подумать, вряд ли Мириам на такое сподобится. Для нее это все равно что нарушить религиозное табу. Она возвращается и хлопает входной дверью. Заходит в гостиную. Молча подходит к дивану, где сидит Нортон. В руках у нее большой коричневый конверт. Она бросает его на колени мужа. — Что это? — Не знаю, Пэдди. У меня нет привычки открывать чужие письма. Разворачивается и уходит. — Спасибо. Нортон тупо разглядывает конверт секунду-другую и швыряет его на диван. Переключается на телевизор. В эфире — шестичасовой выпуск. И представьте себе, впервые за все время, начиная с пятницы, Пэдди Нортон не главная новость. Все внимание теперь приковано к Ларри Болджеру. Нортон бурчит. Надо бы вырубить ящик или переключить на другой канал, но нет сил. Он сидит и пялится: картинка его завораживает, гипнотизирует и в равной степени бесит. Не столько потому, что его место там — на заднем плане, в лучах их общей славы, это ясно, — сколько потому, что он сражен беспардонностью Ларри. Если тот думает, что можно просто взять и разорвать старые связи, он сильно заблуждается. Показывают, как Болджер выезжает из Арас-Уйхте-ран, возвращается в Лейнстер-Хаус и — на этом месте Нортон отключает звук — произносит обращение к парламенту. После чего дается сжатый обзор его карьеры. На экране фотографии разных лет: школьник на фоне серого школьного здания, Лайам Болджер с сыновьями, искореженный автомобиль, предвыборный плакат… Ларри с лентой народного избранника, Ларри за столом в кабинете министров, Ларри перед сценой на ежегодном собрании партии… и так дальше. Весь путь от стройного юноши с невероятной копной иссиня-черных волос, с которым когда-то познакомился Нортон, до седеющего упитанного мудилы, в которого тот превратился. Тишек Ларри Болджер. Умереть не встать! Марк ждет от новостей чего угодно, но только не того, что видит. О Джине Рафферти и Ричмонд-Плазе все уже забыли — он особо на это и не рассчитывал. Зато теперь рассказывают про Ларри Болджера и про то, что он стал новым… Тишеком? Брр, но… Как-то слишком быстро. В прошлую среду тот был еще министром и пытался погасить скандал. Конечно, молва не дремала, но чтобы… Марк глазеет на экран, и ему кажется, что с ним сыграли нечеловеческую шутку. |