Онлайн книга «Любовники в заснеженном саду»
|
— Что это? — спросила она. — Цветок. По-моему, красивый… По лицу Инги пробежала тень. Едва заметная тень: сейчас скажет что-нибудь сбивающее с ног. Хорошо, что он сидит… Никита вжал голову в плечи и даже прикрыл глаза. — А по-моему, не очень, — наконец произнесла она. — В любом случае, меня он не интересует. — Я понимаю… понимаю… просто я хотел… я думал… — Ты думал?!… Она сказала это убитым шепотом, а потом произошло и вовсе невероятное: Инга опустилась на колени, рядом с цветком, рядом с Никитой, и… И положила руки ему на плечи… Он не ожидал этого, совсем не ожидал: она не касалась его тела уже больше года, и вот теперь… Плечи, не привыкшие к этой — когда-то родной — тяжести напряглись. И моментально повлажневшие глаза — тоже: Никита слишком давно не видел ее лица. Так близко. Он как будто вернулся в дом, где не был очень долго; вернулся — и нашел его в полнейшем запустении: ее глаза, когда-то такие яркие, выцвели; веки набрякли, у рта залегли скорбные морщинки, а губы истончились… — Бедная моя… Бедная… — пробормотал Никита и так крепко сжал Ингу в объятьях, что у нее хрустнули кости. — Бедная моя… девочка… Кажется, она заплакала… Или нет? Нет, скорее всего нет, уж слишком сухими были всхлипывания. А потом? Что она сказала потом? — Верни мне сына… Пожалуйста… Верни… Верни… Хотя бы в день рождения… Что тебе стоит его вернуть?… Пожалуйста… Справиться с навалившейся на него истиной было невозможно, Никита далее руки разжал: Инга безумна. Все это время, весь этот год, за стенкой, в комнате его сына, сходила с ума его жена… И он, он тоже виноват в этом… Только он. — Инга… Я прошу… Успокойся… Успокойся… Теперь и она отстранилась. И глаза у нее были сухими. И — трезвыми. Безумие в них и не ночевало или… Или удачно умело уходить вглубь, скрываться от погони. — Я спокойна, разве ты не видишь? Ведь я уже давно умерла… Произнеся это, Инга взяла в руки цветок и принялась рассматривать полосатые тигровые лепестки. — Мои любимые цветы… — Правда? — Никита ухватился за эту непритязательную и такую банальную фразу так, как утопающий хватается за соломинку. — Мои любимые… Разве я никогда не говорила тебе об этом? Разве ты никогда мне их не дарил?… — Теперь буду… Господи, зачем только он сказал это, зачем только позволил втянуть себя в этот, внешне невинный, разговор о цветах? Проклятое болото, оно только с виду безопасно, а под веселенькими зелеными кочками и изумрудным вереском скрывается топь… — Теперь точно не будешь, — Инга улыбнулась. И принялась аккуратно и методично обрывать лепестки. А потом собрала их в ладонь и крепко сжала ее. И поднялась с колен. …Инга уже давно скрылась в комнате Никиты-младшего, а Никита все еще сидел в прихожей, раздавленный и опустошенный сегодняшней бесконечной ночью. Инга, Инга… Ее пальцы, сжимающие лепестки орхидеи, напрочь выбили из головы воспоминания о двух трупах в квартире Корабельникоffа. Но они стали реальностью, стоило только Никите появиться в офисе. Утром, в одиннадцать. Компания едва заметно, но ощутимо вибрировала. То есть внешне все было как всегда, никаких лишних телодвижений, никаких кучкующихся в курилках сотрудников, никакого скорбного многозначительного молчания в лифтах — вот только что-то такое было разлито в воздухе. Какое-то напряжение, смешанное с отчаянным, до вытянутых на шее жил, любопытством. Так и должно быть, смерть всегда вызывает жгучее детское любопытство, если, конечно, не касается тебя самого. В предбаннике его встретила Нонна Багратионовна, притихшая и торжественная. На щеках секретарши гулял прелестный молодой румянец, глаза блестели, как у впервые поцеловавшейся девчонки, а губы вспухли, как у впервые поцеловавшегося нападающего юниорской сборной по гандболу. Даже от волос, обычно пахнущих средством для мытья посуды «Пемолюкс», исходил одуряющий запах каких-то экзотических духов. Вернее, Никита насчитал сразу несколько запахов: бергамот, белый мускус, шафран, ваниль и даже — о, Господи! — иланг-иланг и звездчатый анис. Положительно, кончина Мариночки пошла Нонне Багратионовне только на пользу, кончина Мариночки вдохнула в секретаршу вторую жизнь. — Никита, слава Богу… Вы пришли… А я вам дозвониться не могу… С самого утра, — Нонна бросилась к Никите как к родному. — Превосходно выглядите, — со значением произнес Никита. — О чем вы?… Тут такое произошло… Мариночку-то нашу… того… — Секретарша натужно и лживо всхлипнула и закатила глаза. — Чего? — Убили. Вот так. — Значит, убили, — Никита даже не дал себе труда удивиться, слишком уж он был измотан и ночью, и Ингой, и лепестками орхидеи. — А что это вы так… реагируете… а, Никита? И правда, уж очень он спокоен. Нужно взять себя в руки и хотя бы немного удивиться, черт возьми!… — Вы шутите, Нонна Багратионовна? — сказал Никита, впрочем, без особого выражения. — Какие уж тут шутки, когда Сам вернулся?! Прилетел тем же рейсом, которым улетел… Вы ведь должны были вчера проводить его… — Я и проводил… — А он вернулся… Кстати, а почему вы… — Нонна Багратионовна хотела сказать еще что-то, но тут же оборвала себя сама. — Совсем забыла… Его же Джаффаров встречал… Вы понимаете… Ее убили… У-би-ли!!! — Кого? — Да Мариночку же, царствие ей небесное… Хотя… Хотя я думаю, что царствия небесного ей не видать… Мариночку и ее телохранительницу… Вот так вот!… Вы только представьте себе… Еще вчера была жива-здорова, поздравления принимала, а сегодня… Даже не представляю, что теперь будет с Окой Алексеевичем… Хотите кофе? — Хочу… — Если успеете. Они уже здесь. С самого утра.. — Кто? — Да следователи же… Со мной уже беседовали. Вас, наверное, тоже дернут. Вы ведь личный шофер, как-никак… Были вхожи в семью… Нонна Багратионовна заметно суетилась, заискивала и даже пыталась заглянуть Никите в глаза, что было на нее совсем непохоже. Должно быть, она хорошо помнила их летние кофейные посиделки и тот энтузиазм, с которым перемывались кости молодой жене. И про латинского любовника наверняка не забыла. И про завиральные и совсем уж трудно реализуемые планы по выводу стервы-Мариночки на чистую воду. Она помнила, и теперь хотела узнать — помнит ли об этом Никита. — И всего-то двадцать четыре года, — Нонна Багратионовна, забывшись, бросила в Никитину чашку лишние три куска сахару. — Всего-то… Я хоть и не знала ее хорошо, но все равно… Слезы на глаза наворачиваются… Такая молоденькая!… |