Онлайн книга «Любовники в заснеженном саду»
|
Но уйти — означало оставить Динку одну. Оставить Динку одну в сомнительной стае кобелей — двуногих и четвероногих. А против Ленчиковых лукавых фотомодельных губ ни один пистолет не устоит. И любой выстрел расцветет холостым конским каштаном… Уйти — означало оставить одну себя, бедную забитую экс-звезду дуэта «Таис». И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти к Динке. Такой же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, как она. Живой. Да. Именно ненависть к ней делала меня живой. Да. Именно эта чертова ненависть, беспощадная и бесполезная, как дурацкая фраза «тренируйся на кошках». Не слава, не оголтелое обожание фанатов, не жгучее любопытство журналистов, не джентльменский список Виксан, не, не, не… Ничто не могло сравниться с этой ненавистью… Ничто. Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочках Barri Gotic, — и умереть в ней. Восхитительно живой… — Уходи, — еще раз повторила Динка, и в ее голосе мне послышалась грусть. Темно-вишневая грусть темно-вишневого поцелуя в «Питбуле» — того самого, единственно искреннего, незабытого, совсем незабытого. Поцелуя, который на секунду сделал нас одним существом. «Неужели это мы, Ренатка?..» — Я не уйду, — твердо сказала я. Насколько могла — твердо. — Я останусь с тобой… — Только этого не хватало, — поморщилась Динка. — Что за пафос, в натуре? Засунь его себе в жопу, может, полегчает. — Засунула, — улыбнулась я. — Полегчало. — Ладно, — улыбнулась Динка. — Только уговор: не рыдать, не рвать волосы… сама знаешь где… и под ногами не путаться. Обещаешь? — Обещаю… * * * …Трофеи, принесенные мной с Риеры Альты, были поделены нами поровну. Или почти поровну. Динке достался пистолет, мне — все остальное. Фотография «Мы в гостях у Пабло», на которой Динка даже внимание акцентировать не стала и «скорее всего договор», который и вправду оказался договором — на съем дома в Ронда-Литорал, того самого, в котором мы столько времени околачивались. Дом был снят на имя Пабло-Иманола Нуньеса за два дня до того, как наш с Ленчиком самолет приземлился в барселонском аэропорту Эль-Прат, еще одно, совсем неудивительно совпадение, еще одно звено в цепи, на одном конце которого болтался Ленчик, а на другом — Ангел. Теперь я нисколько не сомневалась, что дом этот был приготовлен специально для нас и весь его антураж был подогнан под нас — от девы Марии на кухонном подоконнике до собак в вольерах. Кончать в таком антураже с собой, под присмотром всех мыслимых католических святых — милое дело. А единственной правдой этого лживого дома был сам Ангел, его псы и его саксофон. И больше ничего. Даже распятие в моей комнате гроша ломаного не стоило. Даже оно. Недаром все это время мне казалось, что дом отторгает Ангела, что он никогда не принадлежал ему, пожалуй, с эпитетом «лживый» я погорячилась. Все наоборот, все совсем наоборот. Дом был обычным, разве что слегка заброшенным. А лживым оказался Ангел. С самого начала. Но, странное дело, даже несмотря на открывшуюся истину, Ангел не вызывал во мне никакой неприязни. Совсем напротив, я чувствовала к нему симпатию. Во-первых, он мой первый мужчина. Во-вторых — он мой первый мужчина. В-третьих — он мой первый мужчина. Продолжать можно до бесконечности, привкус собачатины во рту не станет от этого меньше. Этот привкус усилился к вечеру, вернее, к ночи, когда Ангел вернулся. Вместе с Рико. От Динки я знала, что вторая половина дня ушла у Ангела на собачьи бои, именно поэтому мы болтали в саду в полной безопасности. Никто не надзирал за нами, никто за нами не следил, а дружелюбно раскрытые ворота держали на привязи крепче, чем запоры, амбарные замки и цепочки. Ангел вернулся именно тогда, когда все было решено, и мы с Динкой, чтобы не вызывать лишних подозрений, разбрелись по комнатам. Динка зависла в их с Ангелом спальне, а я, как обычно, отправилась в библиотеку. Там он меня и нашел. Ближе к полуночи. Лежащей под пледом и тупо уставившейся в русско-испанский разговорник. — Ну, как ты? — спросил у меня Ангел. Дружелюбный, как ворота, которые никогда не поздно запереть на засов. — Нормально, — не отрывая взгляда от стойкого идиоматического выражения «Cuando recibiremos la respuesta definitiva?» [35] , сказала я. — А ты? — Сегодня хороший день, — осклабился Ангел. — Рико выиграл. Рико выиграл, а ты проиграл, Ангел. Ты проиграл при любом раскладе. Хотя должны были проиграть мы. При любом раскладе. При любом… Сегодня и вправду хороший день. Я улыбнулась этой немудреной мысли, Ангел же отнес улыбку на свой счет. — Прогулка пошла на пользу? — Конечно… Mio costoso, — не удержалась я. Мне давно хотелось назвать Ангела именно так, как называл его Ленчик. Но случай предоставился только сейчас. Произнеся это, я снова уткнулась в разговорник, краем глаза наблюдая за Ангелом. Интересно, как он отреагирует? В моем собственном сознании «mio costoso» было плотно увязано с Ленчиком. Интересно, насколько плотно оно увязано с самим Ангелом? Нинасколько, вот хрень. Ни один мускул не дрогнул на лице Ангела, впрочем, ангелам и не положено расстраиваться по пустякам, будь то порез опасной бритвой или случайно оброненная фраза с совсем не случайным подтекстом. — Mio costoso? — Ну да… Вот, изучаю разговорник. Красивый язык, такой нежный… Мне нравится твой язык, Ангел… — Правда? — Ангел снова улыбнулся, распялил губы и по-собачьи вывалил наружу язык. — Правда, нравится? — Очень. — А мне — твой… Это было не что иное, как приглашение к постели: такой привычной для Ангела и такой непривычной для меня. Приглашение к постели, в которой Ангел, как и все ангелы, был бесподобен. Он был бесподобен, а я была никакой, так что разломанного в честь Благовещения граната ожидать не приходится. Хотя то, что мы с Динкой живы, уже — благая весть. Жаль только, что нельзя сообщить об этом Ангелу. То-то бы он удивился!.. — А мне — твой, девочка!.. Ну-ка, давай его сюда. Шутки… Шутки-шутки… Шутки пьяного Мишутки. Гонки пьяного Артемки, как сказала бы Динка. Любовные глупости, которые должны восхищать, но от которых с души воротит. По крайней мере меня. Нет, Ангел, подарка в честь потери девственности ты от меня не дождешься. Ни птицы Кетцаль, ни раковин Каури, ни даже тыквы-горлянки, расписанной срамными картинками из «Камасутры»… Пока я лениво размышляла об этом, язык Ангела вплотную приблизился к моим губам и раздвинул их. |