Онлайн книга «Танец семи вуалей»
|
Она брала в руки его отрубленную голову и прижималась к мертвым устам своими пылающими губами… нежными, как лепестки розы, и солеными, как кровь… Оленин хватался за свой рот, вскрикивал и падал на подушки. Сон и явь смешались в его сознании, помутненном болезненным вожделением. Его состояние походило на нервную лихорадку, которая истощала не столько тело, сколько душу. Должно быть, Фрося – ниспосланное ему свыше спасение, думал он, проводя дни в полубреду. Вечерами его навещал Самойлович и делился новостями и городскими сплетнями. – Говорят, Иду пригласил в свою балетную труппу сам Дягилев, – доверительно сообщил он Оленину. – Ей дали роль Зобеиды. Они ставят «Шехерезаду», чтобы повезти спектакль во Францию. Я слышал, во время репетиций Ида так вдохновляет участников, что мнимая оргия вот-вот разрешится настоящей. Одалиски и рабы чуть ли не совокупляются, подстегиваемые эротическими флюидами мадам Рубинштейн. Эта женщина – прожорлива, как языческая богиня Любви. Смотришь – и чувствуешь, как она заглатывает тебя с потрохами… а ты счастлив быть жертвой и содрогаешься в любовной агонии на ее дьявольском алтаре… Самойлович хохотал, довольный произведенным впечатлением. Оленин же задыхался, молча кусал губы и отводил глаза. Боялся выдать свое отчаяние. Неужели Ида уедет в Париж? Бросит Петербург, светское общество, которое рукоплескало ей и охотно перемывало кости… будет блистать на парижской сцене… «Я поеду за ней, – решился граф. – Поеду, чего бы мне это ни стоило! Черт с ними, с деньгами. Раздобуду где-нибудь. Опять заложу имение. Или сяду играть. Самойлович же выигрывает. Почему бы и мне не попытать счастья?» В тот же вечер он застал Фросю в бельевой. Та усердно гладила платья хозяйки, когда в дверь заглянул Оленин. В каморке пахло углями и распаренной тканью. – Ой, напугали, ваше сиятельство… – зарделась служанка. – У меня к тебе дело. Нужно примерить пару вещей… – Каких? – Иди за мной, Ефросинья, – строго распорядился граф. Горничная отставила в сторону утюг и послушно последовала за ним. Оленин привел ее в кабинет и указал на шаровары и тюрбан с пером. – Вот наряд для домашнего спектакля. Мне нужно проверить, как сидит. По размеру ли сшили? Примерь-ка… – Дак это ж… бесовская одежа! – всплеснула руками девушка. – Не буду я… Она заупрямилась, граф принялся ее уламывать: – Ты с хозяином не спорь, не то уволю и другую найму. Нынче прислугу многие рассчитывают. Вместо тебя любая согласится за такое жалованье пустяк какой-нибудь услужить. Разве я что-то особенное прошу? Просто примерить театральный костюм… Фрося сдалась не сразу. Граф сунул ей в кармашек фартука две ассигнации, после чего она выдавила: – Ладно, барин… только вы отвернитесь… или выйдите… – Вот еще! Ты меня из собственного кабинета гонишь? Зайди за ширмы… Оденешься – скажешь. Горничная юркнула за ширмы. Графу была видна ее голова и руки, когда она поднимала их, снимая платье и нижнюю сорочку. Он представил себе, какая она без одежды – тонкая, с нежной девичьей грудью и длинными белыми ногами… и его сердце быстро забилось. Если распустить ей косы и посыпать лицо густым слоем пудры… получится почти Ида. Хотя Фрося ростом не вышла и лоску никакого. Пахнет потом и щелоком, кожа на руках шершавая, рот обветренный. Никаких манер, шику. Девка и девка, прислуга… – Барин! – крикнула она из-за ширмы. – Штаны насквозь светятся… и грудь прикрыть нечем. Я свой лиф оставлю… – Так и быть, – согласился Оленин. – Готово, что ль? Выходи… * * * Между тем графиня Оленина сидела за столом в светлой, жарко натопленной гостиной родителей. Ужинали по-домашнему, своей семьей. Пили чай из самовара. – Я велела кухарке твои любимые пирожки испечь, – улыбалась мать. – С вишневым вареньем. У Эммы не было аппетита. Она волновалась. Любовник обещался поджидать ее в экипаже за углом, у булочной. «Поедем ко мне, – шептал он, обдавая ее ароматом дорогих сигар. – Поглядишь, как я живу. У меня бояться некого! Камердинер туговат на ухо и спит так, что из пушки не разбудишь…» «Боязно, – отнекивалась она. – А ну как маменька с папенькой хватятся?» «Чего им хвататься? Скажешь, что домой тебе пора». «А муж?» «Он подумает, что ты у родителей загостилась…» – Что-то ты бледная, дочка, – заметил отец. – И не ешь ничего. Здорова ли? Эмма потупилась и не ответила. Горло перехватил спазм, подташнивало. – Может, она в интересном положении? – захихикали сестры. Графиня вспомнила, что давно не испытывала обычного женского недомогания, и залилась краской до корней волос. Сестрицы хитро переглядывались, толкая друг дружку локтями. – Мне нездоровится… – выдавила она, отодвигая чашку. – Я, пожалуй, домой поеду… Рука ее дрогнула, и чашка опрокинулась. По белоснежной скатерти расползалось желтое пятно. Эмма едва сдержала рвотный позыв и торопливо выскочила из-за стола, прижимая ладонь ко рту. Мать встала, чтобы помочь ей. – Тебе нужно лечь. – Не сейчас! Дома… – отказалась графиня и попросила проводить ее до передней. Там она через силу оделась и стала прощаться. – Может, останешься? – Мне уже легче, – сцепив зубы, вымолвила Эмма. На улице мело. Снег косо летел в темноте ночи, позолоченный желтыми отсветами из окон домов. Графиня отпустила извозчика и торопливо зашагала к булочной. Вздох облегчения вырвался у нее при виде Самойловича, который спешил навстречу. – Эмма… я уже заждался! – Мне дурно… тошнит и голова кружится, – пожаловалась она. – Тогда все отменяется. Я отвезу тебя домой. Кстати, есть повод убедиться, что я не лгал тебе. – Ты о чем? – О твоем муже. Эмма, подавленная своим нездоровьем, все еще не понимала его. – Перед тем как ехать сюда, я мельком заглянул к Оленину, – сообщил Самойлович. – Он заперся вдвоем с горничной, как там бишь ее… – Фрося, – подсказала графиня, глубоко дыша. Она прислушивалась к спазму, который подступал к горлу. Не хватало, чтобы ее вырвало при любовнике. Холодный воздух подействовал благотворно, и Эмма успокоилась. Теперь до нее дошел смысл того, что говорил Самойлович. |