Онлайн книга «Коммуна, или Студенческий роман»
|
«Вот и ты такая же будешь!» – хихикнуло альтер-эго. «Хрен тебе в нос – такой прогноз!» – Полина вытянула красивую длинную ногу и немного полюбовалась ею. «Почём ты знаешь, может, и Лизавета первой красавицей была, да примусами, керогазами и прочей утварью раскидывалась. А потом – раз! – и сорок четыре. Или шестьдесят шесть. Пустая кухня, спитой чай и на усохшей ноге – варикоз!» «Вот же ж ехидна… Заткнись!» Поля села на подстилке и долго-долго смотрела на море. Моря этим летом было много. Очень много. Как ни в одно из институтских лет. Во-первых, практику ей разрешили не проходить, засчитав автоматом – потому что Полина работала, и на работе ей вписали в трудовую благодарность. За доблестный труд и всё такое… Во-вторых, Примус, тоже отмазавшись от смешной практики – только время терять, – взял отпуск за свой счёт на судебке, где уже давно числился не санитаром, а старшим лаборантом и его с распростёртыми объятиями ждали в аспирантуру после интернатуры, и устроился на всё лето проводником на железную дорогу. И, как это ни странно, зарабатывал отличные деньги. – Ты что, на чае обсчитываешь?! – каждый раз ехидно интересовалась Полина, когда вернувшийся Примус тащил её в комиссионку за босоножками, купальниками и помадами. – Нет, моя дорогая. Там купил – тут продал, и наоборот. Передал пакет, завёз ящик, обеспечил посетителями вагон-ресторан. Умный и шустрый индивидуум всегда имеет в жизни свой интерес. – И какой же интерес в твоей жизни? – Как и прежде – ты. И всё, что с тобой связано. Например, твои желания… Я же знаю, что ты хочешь новый купальник. Кстати, терпеть не могу, когда ты в закрытом купальнике. Ты должна загорать только и только topless! – Это вредно. – Это не вредно, если на краю своего собственного бассейна августовским вечером. Ультрафиолет, как и всё остальное, губителен только в чрезмерных количествах. – Ага. Только собственного бассейна нет. – Ну, это пока… Это пока, детка. Всё будет. – Патологоанатомы так круто зарабатывают? – Ну, во-первых, я собираюсь быть не совсем уж патологоанатомом, а судебным медиком – это немножко другой коленкор… А во-вторых, нормальный мужчина не ждёт милостей, а ищет способы. И при наличии достойной цели – находит. – Вообще-то фу! Патологоанатом! Одни трупы кругом! – I’m hate alive, baby! – Примус сделал страшные глаза. – Мёртвых, что ли, любишь? – Тоже нет. Но с ними безопаснее и спокойнее, чем с живыми. К тому же судебная медицина – это, увы, не только трупы. Далеко не только трупы. Люблю же я только тебя. – Лёшка, спасибо. Я свинья. – Самобичевание и всякие прочие муки этой… как её там… совести и прочей жертвенности тебе не к лицу. Лучше ехидничай, как раньше. – Ладно… Была женой моряка, стала – сожительницей проводника. Как тебе? – Отлично! – Ты мазохист! – Отнюдь нет. Напоминаю, я просто люблю тебя. Тебя! Понимаешь? Тебя, а не то, что ты можешь из себя изобразить, и не навязанные тебе воспитанием, моралью-нравственностью, мамой-папой-школой, книгами и подругами представления. И возникающие из всего этого ментальные образы. Помнишь, у Брэдбери в «Марсианских хрониках» был рассказ о марсианском дурдоме? Там рядом с каждым ненормальным парила проекция его ментальных образов. Вот я, моя девочка, что бы ты из себя ни изображала и какого бы туману ни напускала, всегда вижу ясно и отчётливо – кто ты есть. Оставь игры для своих… Для своих пажей, – он рассмеялся. – Что смешного? – Это я над собой. – Лёш, ну хочешь – поженимся? – Если «ну» – не хочу. – Давай поженимся без ну. – Ты же не хочешь. – Вот распределят тебя в какие-нибудь ебеня – и что потом? – Во-первых, когда ещё те ебеня. Интернатуру я прохожу в Одессе. А это, мать-мать-мать, три года, будь здорово министерство просвещения вкупе с министерством здравоохранения, которым заняться нечем, кроме реформ. Потом я найду способ открепиться от ебеней. Если к тому времени институт распределения как таковой не ухнет в Лету. Во-вторых, то, что я буду женат на одесситке, от формального распределения в эти самые ебеня на бумаге прямо сейчас меня не спасёт. Тогда надо срочно делать ребёнка, а ребёнка ты тоже не хочешь. – А ты? – Если ты не хочешь, то и я не хочу… – Есть что-то, чего хочешь именно ты? – уже почти была готова взорваться Полина. – Есть. И это – именно ты. – Я же тебе изменяю! – Ты мне не изменяешь. Таково было изначальное положение вещей, и я как-то привык. Дочечка не изменяет папочке, играясь с мальчиками в песочнице. И вообще главное – не изменять себе, а не мне, им или сферическому коню в вакууме. – Примус, я даже не знаю – ты такой уникальный или ты больной?! – Я, если ты забыла, не потому Примус, что игла в жопе, а потому что первый. – И в чём же ты в данном случае первый? – В понимании и приятии твоей природы. Я её знаю лучше тебя самой. Просто моё поведение, базирующееся на понимании и приятии, не вписывается в то, чему тебя учили, к чему ты привыкла, и к прочему лицемерию. – То есть у нас эти… Прости господи, «свободные отношения»? – Нет. Свободна только ты. Просто – свободна. – А ты, по-прежнему, ни с кем больше? – Нет. Я по-прежнему только с твоей фотографией. – Да-да-да. Что-то мне это напоминает! – Полина улыбнулась и продекламировала: – А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трёх часов. Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоём в кабинете, откровенно рассказывал мне, что этот день он провёл довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он у неё в «Гранд-Отеле», а вечером завёз её в «Буфф», где и оставил. – Где ты был сегодня? Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил: – Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой-француженкой и я. Потом заехал за моей доверительной по Усачёвскому делу, и мы разъезжали в её автомобиле – она очень богатая – по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в «Гранд-Отеле» у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться со знакомым. Вот и всё. Я улыбнулся про себя и подумал: «Да. Вот это ложь!» [46] |