Онлайн книга «Фотограф смерти»
|
Дрожали руки. Дрожали ноги. – Никогда… Господи боже ты мой… никогда… – она ударила себя по щеке и, глядя на наливающийся краснотой отпечаток, разрыдалась. Динка! Тварь! Идиотка! Притащить эту пакость… …Стеклянные глаза, в которые можно смотреться, как смотрятся в зеркало. Распухшие губы. Пальцы-ветки, руки-стволы. На них россыпь алых пятен. «Мошкара покусала, – шутит он, хотя уже не может шутить. – Помоги». Вены ушли в глубь истерзанной плоти. Их приходится выдавливать, перетягивая руку жгутом. У Елены не хватает сил, как не хватает решимости уйти. Она дышит его запахом. Она смотрит, как иглы пробивают кожу. Она борется с желанием взять подушку и положить на его лицо. Пусть бы прекратил себя мучить. Себя и остальных. Воспоминание, вырвавшееся из клетки подсознания, скрутило и бросило на пол. Елена лежала, прижимаясь к ледяной плитке лбом, и слушала, как заливается телефон. – Алло, – шепотом сказала она. – Алло, – ответило эхо. – Кто это? – …это-это… Никто. Пустота. Голоса прошлого, которого не существует. Реально лишь настоящее. – Я живу, – говорит Елена себе и по привычке становится на весы. Минус триста двадцать грамм. За день? Ну да. Она ведь ничего не ела сегодня. И есть не станет. Не из-за диеты – просто не хочется. А с Динкой поговорить надо, она ведь не настолько идиотка, чтобы на иглу сесть. В бункере пришлось задержаться до вечера. Артемка и дядя Витя разговаривали шепотом, точно боясь, что Дашка подслушает. Ей же сунули в руки оловянную кружку с холодным чаем и солдатский котелок каши. – Ешь, а то тощая, как смерть, – велел дядя Витя, и Дашке не осталось ничего, кроме как заедать сомнительный комплимент жирной перловкой. Ветчинки бы… и сыра со слезой. Кусочек красной рыбы на белом хлебушке. Она тысячу лет не баловала себя. А к чаю бы конфеток. «Мишек на Севере». Или еще «Метеорит» с орешками и медовым ароматом. Почему она перестала баловать себя? Вопрос не имел ответа, но занял Дашку всецело, и, когда Артем сказал, что пора, Дашка огорчилась: как пора, если ответ не найден? И снова были черные ступеньки, фонарик и выглаженные чужими руками перила. Приоткрытая дверь и яркие сумерки. Розоватое небо. Белые облака. И шарик солнца на привязи дыма. Дым тянулся издали, но казался близким. – Хорошо, – сказал Артем, вдыхая кипящий смесью ароматов воздух. – Ведь хорошо, правда? – Правда. И плохо. Там, в бункере, остался покой, а на смену пришло прежнее суетливое раздражение. – Итак, у нас имеется имя, – Артем облокотился на ограду карусели. – Вероятно, вымышленное, как и предыдущее. Твой знакомый паспорта не проверяет. – Эт точно. Но Макс – пусть будет Максом, ты не против? Не против. Ей вообще плевать, если разобраться. Задрожал мобильник, принимая рой эсэмэсок. В бункере, значит, связи не было. Может, потому в нем и спокойно так? Нет связи, нет проблем. Блаженная изоляция от мира в компании избранных психов. – Так вот, Макс пытался организовать выставки. Следовательно, оставил бумажный след. – Ты и пишешь так пафосно? Бумажный след. Кровавый след… еще какой-нибудь след? Вась-Вася. «Пожалуйста, перезвони». Обойдется. Анна. «Я ухожу». Уже слышали. И еще: «Новые заказы не принимаю». Оно и понятно. «Приходили журналисты. Спрашивали про тебя и Адама. Будут копать». Сволочи. И одна такая сволочь стоит рядышком и играет в сыщика. Снова Вась-Вася. «Перезвони». И список неотвеченных вызовов, в котором числится десяток незнакомых номеров. – У меня знакомая есть, которая как раз выставками занимается. Я подъеду к ней, посмотрю заявки старые, глядишь, и повезет. Последнее сообщение от Анны: «Харон закрыт». Траурной рамочки не хватает. И текст слегка подправить: «Харон» умер. Да здравствует «Харон»! – Эй, ты меня слушаешь вообще? Слушает и слышит. Только сосредоточиться на деле не выходит. В голове роятся СМС и чужие номера, за которыми читается хищное любопытство. И спасительный бункер не поможет в этой войне. Если репортерская братия не доберется до Дашки, то точно доберется до Адама. Вопрос времени. – Что случилось? – Артем разглядывал ладони, на которых отпечатались рыжие полосы. – Ничего. Отвези меня… к конторе. Пожалуйста. Ехали быстро. Остановились на площадке у забора. Ворота заперты, но у Дашки есть ключи. – Я с тобой, – сказал Артем, и Дашка ответила: – Как хочешь. За забором сумерки, не разбавленные светом фонарей. Черные столбы и черные круги-плафоны мешаются с черными же силуэтами деревьев. По траве стелется белая дымка, из которой вырастают дома. – А тут жутковато. Ты не против, если я немного пофоткаю? Камера у него любительская, но с высоким разрешением. – Я как-то в детстве на спор просидел на кладбище до темноты. Хотел просидеть. Но когда стало смеркаться, не выдержал. Туман. Плывет все… Жуть. Не поверишь, я через ограду одним прыжком перемахнул. Правда, оказалось, что те, кто должен был присматривать за мной, еще раньше свалили. Ну и я всем врал, что просидел до полуночи. Замок входной двери отказывался признавать за Дашкой право на вход, но в конце концов сдался. Дверь отворилась с протяжным скрипом, от которого мурашки по коже побежали. Мертвый «Харон» отличается от живого. Лишь бы Анна в порыве упорядочивания мира пробки не вывернула. Дашка нащупала выключатель. Свет загорелся. – Круто, – выдохнул Артем и, потеснив Дашку, вошел в здание. – Тут и вправду круто… Обыкновенно. Стены. Пол. Потолок. Маски-лица, которые глядят не в объектив Артемовой камеры, а на Дашку. Тоже обвиняют? – Это ведь люди? Настоящие люди, да? Щенячье любопытство. – Это он их сделал? Твой Тынин? Слушай, я знаю, что он псих, но вот такое… Мальчишка увидел чужие игрушки и радуется тому, что появился изюм в будущем пироге статьи. – Не твое собачье дело. – Не мое, – согласился Артемка. – Но я же все равно узнаю. Так, может, сама? В кабинете то же запустение. Странное дело, здание пустует всего пару часов, а специфический нежилой запашок уже проявился. И относительный порядок не спасает положение дел. Не потому ли, что Дашка знает: все это – декорации. |