Онлайн книга «Тюрьма, зачем сгубила ты меня?»
|
После отбоя мужичок с ноготок взялся за тряпку, недобро посматривая на Вадима, вымыл весь пол, убрался в сортире. К этому времени камера затихла, и новичок мог бы сходить в туалет. Он поднялся было со шконки, но мужичок с ноготок так на него глянул, что пришлось вернуться на место. А мочевой пузырь готов был уже лопнуть от натуги. В камере было подозрительно тихо. Такая тишина обычно бывает перед бурей. Интуиция не обманула Вадима. Ближе к полуночи к нему подошел паренек с родимым пятном на верхней, оттопыренной к носу губе. – Вставай, – грубо сказал он, движением головы показывая на стол, за которым уже собрался весь камерный бомонд – смотрящий и три матерых уголовника из его свиты. Остальные обитатели камеры разместились на своих шконках, откуда – словно с лож бенуара и бельэтажа в театре – взирали на Вадима. Народ жаждал зрелищ. Вадим стоял, а смотрящий сидел, но это не мешало последнему взирать на первого свысока. Мрачное выражение изрытого фурункулезом лица, тяжелый гипнотический взгляд. И остальные уголовники смотрели на Вадима молча и с гнетущей неприязнью. – Ну, рассказывай, по какой статье ты к нам заехал? – ревущим голосом, подглатывая окончания слов, спросил смотрящий. Коваль уже знал, как его зовут – Ревун. Оказывается, не зря ему дали такую кличку. – Я… Я же говорил, – запинаясь от волнения, сказал он. – За дачу взятки. – А взятку ты за что давал? – Ну, дознавателю. Чтобы дело не возбуждал… – Ты вола по кругу не води. По мохнатому делу тебя закрыли. За изнасилование. Или нет? – А-а, это… Так это же оговор, не было ничего… Вадим трясся, ноги подкашивались – трудно было устоять на одном месте. И зубы отбивали дробь, расчленяя слова. Он знал, что будет страшно, но не думал, что настолько. – Оговор?! Что ж ты сразу про оговор не сказал? – ухмыльнулся Ревун. – А-а, ну… – только и смог что произнести Коваль. – Баранов гну! – передразнил его смотрящий. – Девчонку ты изнасиловал. Четырнадцать лет ей. Четырнадцать! Камера загудела словно встревоженный улей. На Вадима смотрели с презрением и осуждением. Неоткуда было ждать прощения. – Таньку ты изнасиловал! – Резко поднялся из-за стола среднего роста паренек со щербатым ртом и рваным шрамом над правой бровью. Босяцкие манеры, порывистые движения, звенящий от злобы голос. И взгляд… Вадим не мог смотреть ему в глаза, столько в них было агрессивности. – Таньку ты разлохматил, слышишь, сеструху мою! – Я… Нет… – проблеял Коваль. – Что нет? Да!.. Сеструху мою, эта падаль! – обращаясь ко всем арестантам, вопил босяк. – Ша! Вензель! – осадил его Ревун. – Пусть эта гнида скажет нам, зачем он это сделал… – Я не насиловал… Она… Она проститутка… – Кто проститутка?! – взвился Вензель. – Моя сестра?! Да я тебя щас на флаги, морда! И снова смотрящему пришлось вмешаться, чтобы угомонить его. – Обоснуй свои слова, – обращаясь к Вадиму, потребовал он. – Я друга похоронил… Домой ехал. На такси. Поздно было. Таксист спрашивает, девочку хочешь? Девятнадцать лет ей, говорит, а выглядит на четырнадцать… В общем, повелся… Подставили меня… – Деньги требуют? – спросил Ревун. – Пока нет, – честно признался Вадим. – Значит, не было никакой подставы! Вензель своим возгласом резанул слух и скребнул по нервам. Вадим испуганно вжал голову в плечи. – И Танька моя – не проститутка! Только сейчас до Коваля дошло, что Вензель называет потерпевшую Танькой. Он мог бы осознать это и раньше, если бы не связывал злой рок с именем, принадлежавшим давно погибшей девушке. – И за проститутку ты ответишь, мразь! – продолжал бушевать Вензель. – И за то, что сейф Таньке взломал! – Ответит, – кивнул смотрящий. – Своим сейфом и ответит. В этих словах звучал приговор. У Вадима онемели голосовые связки, когда увидел, как поднимаются из-за стола его палачи. – А-а, ы-ы, – промычал он, отступая к двери. Но кто-то толкнул его в спину, кто-то другой сильно ударил по ногам, лишая равновесия. Коваль упал бы на пол, если бы чьи-то руки не подхватили его на лету, не зашвырнули ни шконку. Голову накрыли подушкой, руки заломали за спину, кто-то стянул с него штаны. Он сопротивлялся, но смог только вытащить голову из-под подушки. И речь к нему вдруг вернулась. – Сонька! Сонька ее звали! – заорал он. – Ша! Смотрящий остановил экзекуцию. Вадима отпустили, велели натянуть штаны и снова предстать перед воровским судом. – Сонька, говоришь, ее звали? – спросил Ревун. – Сонька, – кивнул Коваль. Не верил он, что на этом все и закончится. Страх сотрясал его изнутри, снаружи – жгла неприязнь сокамерников. – Что ж ты, Вензель, арапа заправляешь? – Смотрящий укоризненно глянул на своего сотоварища. – А сеструху мою Танькой зовут, – оскалился тот. – Ей тоже четырнадцать… Эта ж падла могла ее того!.. – Погоди, брат, не гони коней! – подал голос уголовник, сидевший по правую руку от смотрящего. Его можно было сравнить с кузовом автомобиля – такой же покатый и обтекаемый. Полукруглые, сильно выступающие надбровья напоминали колесные ниши, а глаза – крутящиеся диски: блестящие, беспокойные. Неопределенного возраста, одет в щегольский спортивный костюм. – Разобраться надо. Сейчас и в четырнадцать лет путанят… – Фильтруй базар, Мотыль. Моя Танька не путанит. – Да, но не о ней же говорим. Про Соньку разговор… – пристально глядя на Вадима, сказал уголовник. – Значит, Сонька? – Сонька, – подтвердил Коваль. – Четырнадцать лет? – Ну да. – Живет на Тургенева? – Да! – в экстазе спасенного висельника возопил Вадим. – Худенькая такая, волосы темные, с рыжей краснотой? – Да!! – На ангелочка похожа? – Да!!! – А чему ты радуешься? – отрезвил его Мотыль. – Не знаю я такой! – Гы-гы! – осклабился Вензель. Вадим решил, что его жестоко разыграли. Но Мотыль неожиданно смилостивился. – Да знаю, знаю, – ощерился он. – Сонька – золотые губки… Знаю такую. Четырнадцать лет девке, а в постели на все тридцать работает… И кинуть она тебя, мужик, могла… – Точно, знаешь такую? – строго глянул на него Ревун. |