Онлайн книга «Том 5. Тихий Дон. Книга четвертая»
— Слухай, дядя, вы кто такие есть? — Иди, иди! Не разговаривай! Руки заложи назад, слышишь? Григорий молча повиновался. Немного спустя снова спросил: — Нет, все-таки, кто вы такие? — Православные. — Я и сам не старовер. — Ну, и радуйся. — Ты куда меня ведешь? — К командиру. Иди, ты, гад, а то я тебя… Конвойный легонько ткнул Григория острием шашки. Тонко отточенное, холодное, стальное жало коснулось голой шеи Григория, как раз между воротником шинели и папахой, и в нем, как искра, на миг вспыхнуло чувство испуга, сменившееся бессильным гневом. Подняв воротник, вполоборота глянув на конвойного, он сказал сквозь зубы: — Не дури! Слышишь? А то как бы я у тебя эту штуку не отобрал… — Иди, подлюка, не разговаривай! Я тебе отберу! Руки назад! Григорий шага два ступил молча, потом сказал: — Я и так молчу, не ругайся. Подумаешь, дерьмо какое… — Не оглядывайся! — Я и так не оглядываюсь. — Молчи, иди шибче! — Может, рысью побечь? — спросил Григорий, смахивая с ресниц налипающие снежинки. Конвойный молча тронул коня. Лошадиная влажная от пота и ночной сырости грудь толкнула Григория в спину, возле ног его конское копыто с чавканьем продавило талый снег. — Потише! — воскликнул Григорий, упираясь ладонью в конскую гриву. Конвойный поднял на уровень головы шашку, негромко сказал: — Ты иди, сучий выб…, и не разговаривай, а то я тебя не доведу до места. У меня на это рука легкая. Цыц, и ни слова больше! До самого хутора они молчали. Около крайнего двора конный придержал лошадь, сказал: — Иди вот в эти ворота. Григорий вошел в настежь распахнутые ворота. В глубине двора виднелся просторный крытый железом дом. Под навесом сарая фыркали и звучно жевали лошади. Возле крыльца стояло человек шесть вооруженных людей. Конвойный вложил в ножны шашку, сказал, спешиваясь: — Иди в дом, по порожкам прямо, первая дверь налево. Иди, не оглядывайся, сколько разов тебе говорить, в рот тебя, в печенку, в селезенку! Григорий медленно поднимался по ступенькам крыльца. Стоявший у перил человек в буденовке и длинной кавалерийской шинели спросил: — Поймали, что ли? — Поймали, — неохотно ответил знакомый Григорию сиплый голос его конвоира. — Возле ветряка взяли. — Секретарь ячейки или кто он такой? — А хрен его знает. Какая-то сволочуга, а кто он такой — зараз узнаем. «Либо это банда, либо вешенские чекисты мудрят, притворяются. Попался! Попался, как дурак», — думал Григорий, нарочно мешкая в сенях, пытаясь собраться с мыслями. Первый, кого он увидел, открыв дверь, был Фомин. Он сидел за столом в окружении многих одетых в военное незнакомых Григорию людей. На кровати навалом лежали шинели и полушубки, карабины стояли возле лавки, рядком; здесь же на лавке в беспорядочную кучу были свалены шашки, патронташи, подсумки и седельные саквы. От людей, от шинелей и снаряжения исходил густой запах конского пота. Григорий снял папаху, негромко сказал: — Здравствуйте! — Мелехов! Вот уж воистину степь широкая, а дорога узкая! Пришлось-таки опять увидеться! Откудова ты взялся? Раздевайся, садись. — Фомин встал из-за стола, подошел к Григорию, протягивая руку. — Ты чего тут околачивался? — По делу пришел. — По какому делу? Далековато ты забрался… — Фомин пытливо рассматривал Григория. — Говори по правде — спасался тут, что ли? — Это — вся и правда, — нехотя улыбаясь, ответил Григорий. — Где же тебя мои ребята сцапали? — Возле хутора. — Куда шел? — Куда глаза глядят… Фомин еще раз внимательно посмотрел Григорию в глаза и улыбнулся. — Ты, я вижу, думаешь, что мы тебя словили и в Вёшки повезем? Нет, брат, нам туда дорога заказанная… Не робей! Мы перестали советской власти служить. Не ужились с ней… — Развод взяли, — пробасил немолодой казак, куривший возле печи. Кто-то из сидевших за столом громко засмеялся. — Ты ничего про меня не слыхал? — спросил Фомин. — Нет. — Ну, садись за стол, погутарим. Щей и мяса нашему гостю! Григорий не верил ни одному слову Фомина. Бледный и сдержанный, он разделся, присел к столу Ему хотелось курить, но он вспомнил, что у него уже вторые сутки нет табака. — Покурить нечего? — обратился он к Фомину. Тот услужливо протянул кожаный портсигар. От внимания его не ускользнуло, что пальцы Григория, бравшие папиросу, мелко вздрагивали, и Фомин снова улыбнулся в рыжеватые волнистые усы. — Против советской власти мы восстали. Мы — за народ и против продразверстки и комиссаров. Они нам долго головы дурили, а теперь мы им будем дурить. Понятно тебе, Мелехов? Григорий промолчал. Он закурил, несколько раз подряд торопливо затянулся. У него слегка закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Он плохо питался последний месяц и только сейчас почувствовал, как ослабел за это время. Потушив папиросу, он жадно принялся за еду. Фомин коротко рассказал о восстании, о первых днях блуждания по округу, высокопарно именуя свои скитания «рейдом». Григорий молча слушал и, почти не прожевывая, глотал хлеб и жирную, плохо сваренную баранину. — Однако отощал ты в гостях, — добродушно посмеиваясь, сказал Фомин. Икая от пресыщения, Григорий буркнул: — Жил-то не у тещи. — Оно и видно. Ешь дюжей, наедайся, сколько влезет. Мы хозяева не скупые. — Спасибо. Вот покурить бы зараз… — Григорий взял предложенную ему папиросу, подошел к стоявшему на лавке чугуну и, отодвинув деревянный кружок, зачерпнул воды. Она была студеная и слегка солоноватая на вкус. Опьяневший от еды, Григорий с жадностью выпил две больших кружки воды, после этого с наслаждением закурил. — Казаки нас не дюже привечают, — продолжал рассказывать Фомин, подсаживаясь к Григорию. — Нашарахали их в прошлом году во время восстания… Однако добровольцы есть. Человек сорок вступило. Но нам не это требуется. Нам надо весь округ поднять, да чтобы и соседние округа, Хоперский и Усть-Медведицкий, подсобили. Вот тогда мы потолкуем по душам с советской властью! За столом шел громкий разговор. Григорий слушал Фомина, украдкой посматривая на его сподвижников. Ни одного знакомого лица! Он все еще не верил Фомину, думал, что тот лукавит, и из осторожности молчал. Но и молчать все время — тоже было нельзя. — Ежели ты это, товарищ Фомин, всурьез говоришь — чего же вы хотите? Новую войну подымать? — спросил он, силясь отогнать навалившуюся на него сонливость. |