Онлайн книга «Богиня прайм-тайма»
|
– Кстати, Храброва сегодня выглядела хорошо, – сказал Зданович примирительно. Бахрушин подачу принял, но сыграл сразу на вылет. – Первый раз за все время! Два месяца не могли снять как следует. Беляев приехал – и пожалуйста, сняли! Кстати, Ники, это твои проблемы. Это твоя команда, и раз они без тебя не могут работать, значит, ты плохой начальник. – Логично, – согласился тот. – Только из Афгана контролировать подчиненных я не могу. Бахрушин повернулся и посмотрел ему в глаза. Ники был последним, что осталось от Ольги, если так можно сказать. У них двоих в Афганистане были общая трудная работа, общие опасности и проблемы. Бахрушин тут совсем ни при чем. Ники был с ней рядом, а Бахрушин – за тысячи километров. Они вместе мокли, мерзли, боялись бомбежек, получали разрешения на съемки, искали на рынке еду, радовались пришедшей с оказией банке с кофе, монтировали сюжеты, ездили верхом и мечтали поскорее вернуться. У Ники и его жены было общее прошлое – такое, которое или уж соединяет навсегда, или растаскивает в разные стороны, тоже навсегда. Бахрушин ничего не мог с этим поделать. – Дело не во мне, – Беляев неторопливо поднялся. Стоять ему было неудобно, потому что он очень большой, а места мало, поэтому, двинув стул, он пристроил на сиденье одно колено. Вечно он нарушал протокол, не соблюдал этикет, молчал, где нужно говорить, и выступал, когда лучше было бы промолчать. И все ему прощалось, и никогда его выступления не выглядели неуместными, а молчание вызывающим. Как это у него получалось – загадка. – Дело не во мне, а в том, что тут все развели… детский сад! В игрушки играете. Про программу забыли. Зданович моментально сделал ироническое лицо и поднял брови домиком. – Что это значит, Ники? – Да то и значит! Никто не понимает, что ли? Пришла новая ведущая, и все давай в бутылку лезть! И так, и эдак! И снимаем, как на тамбовском областном слете ударников, и подводки пишем, как на первом курсе института культуры, отделение циркового искусства!.. Все засмеялись чуть-чуть, пришли в движение и вновь затихли в изумлении – никто и никогда не позволял себе говорить вслух что-то подобное. Конечно, все об этом знали, но вот так, на собрании, при всем честном народе, сор из избы?!.. Ну дает, Беляев, ну совсем голову потерял на своей войне! – Ники, – сказал Зданович. – Прекрати. – Да ладно тебе, Кость! Есть сто тридцать три способа угробить ведущего. Грим, свет, съемка и текст – это только первые четыре! Опять поднялся шум, на этот раз несколько угрожающий, хотя все еще как будто растерянный. Оттого Т что Беляев был во всем прав, команда чувствовала себя неловко. Никто не желал признавать, что он прав! Бахрушин молча курил. Ники повысил голос: – Да ладно! Я же не по радио выступаю на всю страну! А здесь все свои! Я сегодня в приемной у… Алексея Владимировича три выпуска посмотрел – вчерашний с… Алиной, – он чуть-чуть запнулся на ее имени, – и два сегодняшних с какими-то хлопцами и дивчинами, дневные. Так дневные лучше наших! Это я вам точно говорю, потому что у меня глаз не замыленный! – Беляев, ты бы в творчество не лез! Ты стоишь за своей камерой, и стой себе! – Да я, блин, не за камерой стою, я дело делаю, общее для всех! – Почему вы считаете, Никита, что можете всех тут безнаказанно оскорблять?! – Да что он понимает-то?! – …режиссерское решение как раз и требует… – …а грим у нас всегда нормальный… – А хотите, я вам скажу, почему у дневных бригад выпуски лучше?! – перекрывая шум, почти заорал Ники. – Хотите?! Потому что они своих ведущих поддерживают! А мы гробим! Произошла немая сцена. На комнату “Новостей” словно опрокинули корыто с ледяной водой – все моментально смолкли, как подавились, вытаращили глаза, а некоторые, вроде пожилой редакторши Тамары Степановны, даже стали хватать ртом воздух. Сразу стало слышно, как гудят еще не выключенные компьютеры, а за стеной с визгом отматывается кассета – в-з-з, в-з-з-з… – Ты чокнулся, что ли, Беляев? – среди всеобщей тишины спросил Зданович. – Я не чокнулся, – ответил Ники совершенно спокойно. За изумление, написанное на лице у Алины Храбровой, суперзвезды и блестящей телевизионной ведущей, он, пожалуй, готов был бы стерпеть не только неудовольствие главного сменного, но и что-нибудь похуже. – Я вчера вернулся, – вдруг объявил Ники. – Точнее… – он полез в карман, вытащил телефон и посмотрел в окошечке время. Он никогда не носил часов. – Точнее, вернулся я сегодня. Я все пропустил, ребята! Все ваши междоусобные войны. Я даже приход Алины пропустил. И у меня к вам деловое предложение. Бахрушин усмехнулся, но так ничего и не сказал. Деловые предложения Ники были ему хорошо известны. – Значит, так. Предлагаю всем немедленно зарыть топор войны и некоторое время делать программу как надо. Чтобы рейтинги вернулись и никого не вынесли с поля боя в белых тапочках. Ну, а потом, когда вершина славы, черт ее побери, будет уже видна, каждый для себя решит сам – продолжать или остановиться на достигнутом. Ну что? По-моему, все логично. Он говорит это вовсе не всем, вдруг поняла Алина. Он говорит это только одному человеку. Тому самому, который пишет мне записки и оставляет их в верстке перед самым эфиром. Тому самому, который сегодня из-за студийных камер или из-за стекла аппаратной пристально следил за мной, выискивал на моем лице что-то, понятное только ему одному. Который ждет, что я сорвусь в истерику и депрессию. Которому зачем-то нужно лишить меня самообладания и сил. Только ему одному. И еще ей показалось, что Ники говорит так специально – чтобы тот человек понял, что он теперь тоже знает. Что она теперь не одна. Возможно, она все усложняла по своей женской и телевизионной привычке, возможно, Ники Беляев вовсе не придумывал ничего такого сложного и не собирался с места в карьер ее защищать, но… ей хотелось, чтобы он ее защищал. Кроме того, теперь она и вправду была не одна. После того как она рассказала Бахрушину, ничего не изменилось. Ники как будто все взял на себя, хотя ничего такого не сделал и не мог сделать за пятнадцать минут до эфира, да еще увидев ее впервые в жизни… вылезающей из-под стола! |