Онлайн книга «Богиня прайм-тайма»
|
А что там за кассета, на которой Аль Акбар? – Говорят, что это единственная подлинная его съемка. – Бахрушин кое-как стер с плиты мелкую крошку и начал все сначала – кофейник, кофе, вода, плита. Ники казалось, что он возится с этим просто для того, чтобы чем-нибудь занять себя, хоть на время. – Вернее, так сказал Столетов, когда звонил Никитовичу. Если это правда, значит… Бахрушин замолчал и стал мешать ложкой в кофейнике. – Ты бы газ зажег, – посоветовал Ники негромко. – Что? А, газ!.. Бахрушин зажег газ и снова стал мешать. – Если это подлинная съемка Акбара, значит… Непонятно, что это может значить. Все, что угодно. – Значит, мы попали в центр международного террористического движения, – договорил Ники, опять вспомнив Храброву и ее подводки. – Только такого быть не может. Акбара никто и никогда не снимал. Говорят, он людей с камерами первыми расстреливает, если они ему попадаются, или глотки им перерезает, в зависимости от настроения. – Если у Столетова в самом деле была подлинная запись Акбара, хотя непонятно, как она к нему попала, – задумчиво проговорил Бахрушин, не слушая Ники, – почему он отправил ее в Афганистан? Ольге?! Почему не в Москву мне?! – Да потому, что у него на это ума хватило! Как бы он ее отправил? По дипломатическим каналам? Или быстрой почтой DHL? Если за ним следили, значит, отправлять в Москву было опасно! – Ники, Столетов не Джеймс Бонд, а простой российский корреспондент в Париже! – Леша, по-моему, это твоя идея, что “Валя Сержова, сто лет не виделись” – замаскированный Сергей Столетов! А это еще покруче Джеймса Бонда! Ну, представь себе, что твой Столетов откуда-то получает кассету, за которую все спецслужбы мира заплатят ему столько, что хватит не только внукам, но еще и внучатым праправнукам! Что ему с ней делать?! Куда ее девать? В наше посольство нести, чтобы ему вообще ни шиша не дали, кроме почетной грамоты и ордена имени Феликса Дзержинского?! Вряд ли он ненормальный, этот твой Столетов! Он же понимал, чем рискует! Арабы найдут – замочат. Наши найдут – отзовут в лучшем случае. Будет до пенсии в “Останкино” редактором. Логично? – Да я сто раз себе все это говорил, – сказал Бахрушин с непонятной яростью. – Сто раз! Но я не понимаю, откуда у Столетова могла взяться такая кассета! – Да какая тебе сейчас разница?! – заорал Ники. Кофе поднялся над краем кофейника, перевалил, потек, зашипел. Газ немедленно погас. Ники схватил кофейник, обжегся, хрюкнул и с мстительным стуком сунул его в раковину. После чего выключил конфорку, вылил кофе, с силой отвернул кран, так что во все стороны полетела вода, и принялся свирепо оттирать блестящий бок в засохших потеках. – Ну какая теперь разница, откуда он взял да кто ему дал! – Ники говорил и яростно тер, брызги летели веером, заливали пол. – Все равно никаких других версий нету! Может, ФСБ все известно, а у нас только эта, последняя осталась! Вот я, сколько думал, ничего путевого не мог придумать, а ты – раз и все выстроил, так надо дальше эту версию развивать, Леша! Теперь первый вопрос не откуда она взялась, видеокассета эта, а куда она потом делась! – Ники, на полу лужа. Тот посмотрел себе под ноги. Действительно лужа. – Кто мог знать, что она у Ольги? Я? Я знал, это точно. Но я Ольгу Фахиму не сдавал! – Тут он вдруг остановился, аккуратно поставил кофейник на полку, аккуратно закрыл дверцу и вытер здоровенные ручищи полотенчиком. Полотенчико было в розовых фестонах и лебедях – подарок бахрушинской матери, – а ручищи огромные, с коричневой, как будто сожженной кожей. За стол он садиться не стал, подошел к окну и осторожно положил на подоконник ладони. – Леша, – сказал он, не поворачиваясь, – я понятия не имел, что на этой кассете. Я думал, дурь какая-то. Я даже не помню, куда Ольга ее кинула после того, как мы посылку разобрали. И не приходил к нам никто. Бахрушин из всего монолога выделил только словосочетание “к нам”, и оно ему не слишком понравилось. – И не говорил никому? – О чем, Леша?! – О том, что посылка пришла. Из Парижа. – Никому не говорил, – сказал Ники скучным голосом, покрутил головой, словно у него болела шея, и посмотрел в окно, за которым был только дождь. – Да там никому дела нет до чужих посылок. Там лишь бы не прикончили где-нибудь, вот и весь интерес. Воцарилось молчание. В голове у Ники неотступно вертелась привязавшаяся в машине “последняя осень, ни строчки, ни вздоха”. На душе было скверно. Никто и никогда раньше не подозревал его… в предательстве. Он не представлял, что это может быть так реально – как будто грудную клетку придавили камнем. Даже тошнило слегка. Последняя осень!.. Бахрушин курил, и от дыма Ники тоже слегка подташнивало. Алексей Владимирович не знал, стоит ли доверять Беляеву, но больше доверять было решительно некому. До Афганистана они хорошо и очень “по-мужски” относились друг к другу. Ники уважал Бахрушина “как начальника”, а тот его – “как профессионала”. Кроме того, с Беляевым никогда не было никаких проблем. Он не ссорился с подчиненными, не затевал интриг, на общих собраниях не требовал чего-то невозможного и невыполнимого, как это делают многие. Он хорошо управлялся со своей операторской командой, не слишком многочисленной, недовольно разношерстной, и не нуждался в начальстве, когда приходилось решать внутренние дела, – обходился собственными силами. Он подчеркнуто трепетно относился к деньгам и всегда говорил, что работает только ради них, но Бахрушин знал – лукавит. Ники Беляев любил свою работу, и ему удавалось зарабатывать именно любимым делом, а это мало кому удается! Но Бахрушин понятия не имел, как далеко простирается любовь Беляева к деньгам и что он готов за них отдать! А если все, что угодно? А если он уже отдал – Ольгу?! А если все это было спланировано, включая задержку на блокпосте? Но без него Бахрушин ничего не мог! Он не справится один, ему нужна помощь, и некого попросить о ней, кроме Ники, который разбирался в ситуации и всегда имел на редкость трезвую голову! Бахрушин все решил до того, как позвонил Беляеву, и теперь ему до смерти хотелось отменить это решение, и никак было нельзя. Он же не справится один! |