Онлайн книга «Запах полыни»
|
— И неправильно ваш прохожий скажет, — возразила Анна Генриховна. — Мне не верите, я вам процитирую слова святителя Херсонского Иннокентия: «Лучше бы ты вкушал что угодно, но в то же время питал тех, кто и не в посте едва не умирает от голода. Лучше бы ты продолжал украшаться твоими одеждами по-прежнему, но в ту же пору излишним, праздно висящим и снедаемым молью одеянием твоим прикрыл наготу нищих братий, которые стонут от холода. Даже лучше, когда бы ты не прерывал обычных твоих забав и увеселений, но, прохладясь сам, доставлял отраду и утешение тем, кто давно забыл, есть ли какая радость на Земле…» — Хотите сказать, — угрюмо поинтересовался Колыванов, — есть в пост можно все? — Хочу сказать — пост не диета, только и всего. Это нечто большее, гораздо большее! — Вы верующая? — раздраженно посмотрел на старую даму Колыванов. — Не знаю, — пожала плечами Анна Генриховна. — В церкви я не часто бываю, не приучена, меня многое там раздражает. — Что именно? — Ну, напоказ все слишком, что ли? Да и лицемеров среди воцерковленных многовато, — грустно усмехнулась она. — Лучше бы они одиноким и брошенным старикам помогали, в больницах санитаров вечно не хватает. Сиротами бы занялись, чем просто поклоны бить, свечи жечь или молитвы шептать… — Если вы не верующая, — упрямо продолжил Колыванов, — откуда знаете всех этих… святителей и преподобных? — Любопытство — моя слабость, — смущенно улыбнулась Анна Генриховна. Помолчала и виновато добавила: — Я ведь, если честно, куда только свой длинный нос не совала. И буддизмом интересовалась, и мусульманством… Скажем, весь Коран от корки до корки прочла!.. Колыванов проводил взглядом Никиту, мальчик как раз убежал в комнату с книгами, и сурово спросил: — А ребенку зачем голову морочите? — Разве морочу? — нахмурилась старая дама. — Просто хочу, чтобы Кит обо всем имел представление, не люблю пустоголовых и равнодушных. — Но знать наизусть высказывания святых — это уж слишком! — Он празднует Пасху, значит, должен понимать, что это такое, — усмехнулась Анна Генриховна. — Думаете, лучше оставаться невеждой? Считать Великий пост обычной диетой, а саму Пасху — праздником желудка? Колыванов сердито фыркнул. Анна Генриховна, словно оправдываясь, добавила: — Я же не тащу ребенка в церковь, не учу молитвам — сама я, кстати, наизусть знаю только «Отче наш», — не внушаю неприязни к иным религиям… — и уже твердо сказала: — А знать историю своего народа он обязан, даже о тех праздниках должен знать, чьи корни идут из язычества… — Это вы о Масленице? — О ней тоже. Они помолчали. Анна Генриховна сосредоточенно счищала с лука шелуху, видимо, собиралась красить яйца. Евгений только сейчас вспомнил, что Пасха через два дня, в воскресенье. А сегодня, выходит… — А что, собственно, сегодня выходит? — Чистый четверг, — рассмеялась Анна Генриховна, и Колыванов понял, что задал последний вопрос вслух. Расспрашивать о Чистом четверге Колыванов не рискнул, не хотел окончательно прослыть невеждой. Допивал остывший чай и с интересом рассматривал крошечную чистенькую кухню, давно он в таких не бывал. Пять квадратных метров от силы! Самый минимум мебели! И настоящий зимний сад на широком подоконнике. Огромные махровые цветы вишневого цвета — кажется, гибискус. У Таньки на кухне такой же, мать на днях хвалила. Белые, словно восковые цветы, с сильным сладким запахом, они похожи на розы — гардения, у него в офисе стоят два горшка, у окна в холле, только цветут редко и не так обильно. А вот что за россыпь ярко-желтых розеток… Колыванов бросил взгляд на древнее кресло и улыбнулся: одну из ножек заменяло полено. Где его достали в городе, непонятно. А перед креслом, на стене… Заинтересовавшись, Колыванов встал с табуретки. Подошел поближе и удивленно хмыкнул: надо же, обычная разделочная доска! Правда, ею вряд ли пользуются, уж очень рисунок хорош. — Правда здорово? Колыванов обернулся: рядом стоял Никита. — Правда, — согласился Колыванов. — Я бы сказал — слишком здорово для жалкой разделочной доски. — Это мама нарисовала! — Лучше бы твоя мама лишний раз свежим воздухом подышала, ведь в чем только душа держится, — проворчала Анна Генриховна, набивая луковой шелухой старую эмалированную кастрюлю. — А то сидит часами как проклятая, горбится над этими дурными досками, зрение портит, и чего ради, спрашивается? — Я ей говорил, — горестно вздохнул Никита. — Сколько раз говорил! А она мне: «Мы с тобой в Крым летом поедем…» — В Крым они поедут, — буркнула Анна Генриховна. — Если твоя мать не научится отдыхать, то вместо Крыма скоро попадет в больницу! — Но мама не болеет, — неуверенно запротестовал мальчик. — Вот выброшу все ее краски, тогда точно не заболеет, — в сердцах пообещала старая дама. — Мама просто хочет увидеть море, — грустно пробормотал Никита. — Она его только во сне видела. Анна Генриховна странно всхлипнула. Притянула к себе мальчика и поцеловала в колючую макушку. Потом оттолкнула и велела не путаться в ногах. Ей еще тесто нужно на куличи ставить — верующие не верующие, а Пасху практически все отмечают, очень уж праздник красивый… Никита повеселел, заулыбался. Колыванов, задумчиво всматриваясь в рисунок, — лепестки мака казались почти прозрачными, как можно такое выписать на куске фанеры? — тронул мальчика за плечо и спросил: — А снять можно? Посмотреть поближе? А то солнечный свет неудачно падает, прямо в глаза бьет… — Сними, — позволил мальчик. И признался: — Я сам ее часто снимаю, когда мамы дома нет. Сижу, смотрю, смотрю… — Нравится? — Ага. Жаль, правда, что у нас такие маки не растут? — Почему не растут? — рассеянно пробормотал Колыванов, осторожно снимая доску. — Я не раз в деревне видел, в детстве, крестьяне маки прямо в палисадниках высевают, на пироги… — Высевали, — поправила Анна Генриховна. — Сейчас запрещено. Все наркотики властям мерещатся. — Она брезгливо поморщилась. — Будто этим удержишь! Наркоманы и без мака запросто обходятся, чем только не колются, этой дряни и в городе, и в деревне хватает… Колыванов жадно рассматривал простенькую композицию и не мог понять, чем она держит: что он, более серьезных работ не видел? Анна Генриховна обернулась и с досадой сказала: — Глупая девчонка свои рисунки на рынок сдает, старухе какой-то, а та за них копейки жалкие выручает, продает как разделочные доски, представляете? — Вовсе не копейки, а целых пятьдесят рублей за каждую, — обиженно буркнул Никита. — Мама говорит — совсем не плохо. |