Онлайн книга «Витязи в шкурах»
|
– Их везде много. Что за жизнь? Батюшка учил: любите друг друга! Все соглашаются, кланяются. А выйдут из церкви… У вас тоже? – Так. – Куда доброму человеку идти?.. Нельзя вам тут, съедят! – Подавятся! – Надобны вы им, пока война. А как нужда кончится, съедят. – Мы сами, кого хочешь, съедим! – Кишка тонка! Не знаете вы наших. Тут брат идет на брата, а сын – на отца! Князья только и знают, что друг с другом воевать, а головы вои простые кладут. – Ты на войну добровольно пошел. – С погаными воевать – божье дело. За это, батюшка говорил, все грехи человеку прощаются. И знаешь ты, какое зло у меня к ним. – Знаю. – Не видел… Вервь в лесу схоронилась, а несколько стариков решили хатинки свои проведать – на месте ли? Из молодых никто не пошел – боязно, а старики… Их не жалко, зажились. Моя с дочкой за ними увязалась, мы-то без стариков… Имение пожалела – все нам таким потом давалось! Я в отлучке был, так бы никогда не пустил! Эх!.. – Выпей еще! И ешь!.. – Добрая у вас еда! Воев так не кормят. – Мы и сами так не каждый день. Случай особый. – Спаси бог, что позвали! Никогда так не ел! Хоть перед смертью… – Тьфу на тебя! – Что расплевался! Али сам не знаешь? – Сгинуть, Микула, дело не хитрое. Надо жить! – Зачем? – Вернешься к себе… Ты еще молодой… – Нельзя мне в вервь. Двенадцать чужих сыновей оттуда увел. Половины уже нет. С меня спросят! – Могли и без тебя сгинуть! – Сгинули без меня – спроса не было бы. А так я увел. Не жить мне там. И не хочу. Вчера во сне Олесю свою видел. Стоит, Аленку на руках держит и зовет: "Иди к нам!" – Не буду я тебе больше наливать! – А и не надо! Не добреду. Голова тяжелая, ноги тяжелые… Хмельное вино! Браги с полведра надо выпить, чтоб так зашумело. Уважил, Кузьма! Дай я тебя поцелую!.. – Бить тебя будут! – Напугал! Меня всю жизнь били! Шкура на спине полосатая. – Могут и убить! – А в городе не могут? Сам говорил: жить всем осталось два дня! – Ты мог бы и уцелеть. – На такой войне, Кузьма, уцелеть трудно. Да и зачем человеку жить, когда не хочется? Ты не печалься, я сам захотел. Поганых побил немало, а сделать так, чтоб им не пришлось больше казнить наших жен и детушек… Радостно мне. Ох, как я им! Я глотки их поганые зубами рвать буду… – Глотки не надо! – Не бось! Сначала дело справим, а уж потом… – Не испугаешься, когда я приду? – Не из пугливых… Зверья я сроду не боялся, в лесу вырос. Трех медведей на рогатину поднял. – Меня не подыми! – Ни за что! – Дай я тебя поцелую! – Проводи меня боярин до хода, ноги плохо идут. – За стенами сам доберешься? – Доползу. – Чтоб не подстрелили ненароком! Поганые разъезжают… – Куда им ночью! А я прикорну где-нибудь на травке, травка мягкая… – Душевный ты человек, Микула! – И ты душевный, Кузьма! Дай я тебя еще поцелую прежде, чем в эту дырку лезть… * * * Огонь, бушевавший под стенами Путивля всю ночь, к рассвету утих, оставив на месте густо застроенного посада черное пепелище. Кое-где на месте богатых боярских хором и убогих домишек ремесленников еще струился к небу сизоватый дымок – тлели последние головешки, но от городских стен и до самой речной поймы простиралась жуткая пустота. Между уцелевших в пожаре куполообразных закопченных печей шныряли редкие всадники в тщетной надежде найти хоть какую-то добычу. Двое степняков, самые смелые, в своем розыске добрались чуть ли не к стенам города. – Смотри! – сказал один из них, с заячьей губой, открывавшей редкие желтые зубы. – Мертвый русский! Не успел убежать. – Задохнулся в дыму, – ответил по-кипчакски второй, широкоскулый, подъезжая ближе и склоняясь над телом. – Стрелы в спине нет и копьем его не кололи – раны не видно. Одежда на нем – рвань. А вот сапоги еще добрые. – Я первым увидел! – заторопился Заячья Губа, слезая с коня. – Сапоги мои! Широкоскулый спорить не стал, насмешливо наблюдая, как напарник стаскивает с ноги трупа сапог. Когда Заячья Губа потянул к себе второй, тело вдруг зашевелилось. Половец испуганно отскочил. Напарник нагнулся и с размаху вытянул оживший труп камчой. – Уд ты коний! Выблядок кобылий!.. Оживший труп сел и очумелым взором уставился на половцев. – Что это он? – спросил Заячья Губа. – Ругается, – усмехнулся напарник и еще раз хлестнул русского по спине. – Недоволен, что ты помешал ему спать. Дерзкий раб! Заячья Губа подскочил и стал суетливо ощупывать пленника. Тот в ответ только равнодушно сплюнул. Степняк поморщился и обрадовано повернулся к широкоскулому. – Он цел, ни одной раны! Только пьяный – воняет брагой. Наверное, пил весь день и заснул, потому не смог убежать. Он крепкий – греки дадут за него много серебра. Мой раб! – Кза велел весь полон ставить на осадные работы, – возразил широкоскулый. – Пока мы возьмем этот город, его могут убить. – Если не убьют, будет мой, – возразил Заячья Губа. – Хорошо, что я поехал сюда. А ты говорил, что ничего не найдем… Снимай сапог! – багровея, закричал он пленнику. – Ты не хан, чтобы я тебя разувал! Русский недоуменно смотрел на него. – Он не понимает, – снисходительно посоветовал широкоскулый. – Ты покажи руками, что делать. Хочешь, я еще его хлестну? – Нет! – заторопился Заячья губа, доставая из-за пояса камчу. – Я сам! Пленник после третьего удара понял, наконец, что от него хотят, и стащил с ноги второй сапог. Бросил его под ноги Заячьей губе, встал и, не спеша, побрел к половецкому стану. – Ты куда! – закричал Заячья Губа, сунув в мешок сапоги. – Стой! – Он тебя правильно понял! – засмеялся широкоскулый. – Пошел верной дорогой. Ты чем недоволен? – Сейчас я ему! – сердито сказал Заячья Губа, вскакивая в седло. – Изобьешь в кровь, Кза тебя не похвалит, – перехватил его руку напарник. – Ему свежие работники нужны. Лучше поищи в сумке клеймо, пока его не перехватили. Кое-где огонь тлеет, надо тавро поставить. Иначе потом не докажешь, что пленник твой. – Правильно! – согласился Заячья Губа, шаря в сумке. – Я, как продам раба, тебя в гости позову, много кумыса выпьем. Хороший совет! |