Книга Воспламеняющая взглядом, страница 73 – Стивен Кинг

После того разговора он больше не советовал ей что-либо поджигать, ни разу за десять дней. На подобные темы они теперь говорили шепотом, на кухне, где, сказал он, нет «жучков». Но вот однажды он спросил:

– Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения? – По ее просьбе он отставил «подружку» и стал звать ее по имени.

Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одной мысли о поджоге ее начинало колотить. Она вся напрягалась, руки леденели; в докладных Хокстеттера это называлось «умеренной фобией».

– Я уже говорила, – ответила она. – Я не могу. И не буду.

– Не могу и не буду – разные вещи, – возразил Джон. Он мыл пол – очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Он говорил, почти не шевеля тубами, будто каторжник под носом у охранника. Чарли молчала.

– Есть кое-какие соображения, – сказал он. – Но если не хочешь слушать, если ты уже все решила, тогда молчу.

– Да нет, говори, – вежливо сказала Чарли, хотя предпочла бы, чтобы он помолчал, а еще лучше вообще не думал об этом, – только зря ее мучает. Но ведь Джон столько для нее сделал... и ей так не хотелось обидеть его. Она нуждалась в друге.

– Понимаешь, тогда, на ферме, они не приняли мер предосторожности, – начал Рэйнберд, – и узнали, чем это пахнет. Зато теперь семь раз отмерят. В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полно бумаги и тряпок, пропитанных бензином?

– Но ведь... Он остановил ее жестом.

– Подожди, выслушай сначала.

– Слушаю.

– Они знают, что такой – э-э – такой пожарище ты устроила один раз. А тут им нужен маленький костер, Чарли. В этом вся штука. Костерок. А если что и случится – да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что способна теперь лучше владеть собой... ну даже, допустим, что-нибудь случилось... кто будет виноват, а? Ты, что ли? После того как тебе полгода выкручивали руки эти подонки. Тьфу ты. Извини, пожалуйста.

Как ни жутковато все это звучало, она прыснула в ладошку при виде его вытянувшейся физиономии. Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожал плечами.

– И еще я подумал вот о чем: чтобы научиться себя контролировать, нужно тренироваться и еще раз тренироваться.

– Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не буду это делать.

– Как знать, как знать, – не сдавался Джон. Он поставил швабру в угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину.

В ведро полилась чистая вода. – А вдруг тебя поймают врасплох?

– Ничего меня не поймают.

– Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозного воспаления легких или, не знаю, какой-нибудь инфекции. – Это была одна из немногих толковых мыслей Хокстеттера. – Тебе аппендикс вырезали?

– Не-е-ет...

Джон принялся начисто вытирать пол.

– Моему брату вырезали, только сначала у него там все нагноилось, так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белым было наплевать, живые мы или подохли. У брата была температура чуть не 105 по Фаренгейту, он уже ничего не соображал, ругался по-черному и разговаривал не поймешь с кем. Принял нашего отца за ангела смерти, который пришел, чтобы его унести, – представляешь, схватил нож со стола – и на родного отца... Разве я тебе не рассказывал?

– Не-ет, – прошептала Чарли, но уже не из страха быть услышанной, а от ужаса. – Хотел зарезать?

– Зарезать, – подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. – Но, конечно, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когда человек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.

У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не знала раньше.

– Если же ты научишься контролировать этот свой пиро... как его там...

– Как я смогу его контролировать, если я буду в бреду?

– Тут ты, Чарли, ошибаешься. – Рэйнберд обратился к метафоре Уэнлесса, той самой, которая год назад покоробила Кэпа. – Это как научишься ходить в уборную. Когда научишься, как бы ни хотелось, – все равно дотерпишь. У больных в бреду вся постель бывает мокрая от пота, но чтобы обмочиться – такое случается редко.

Правда, на этот счет Хокстеттер был несколько иного мнения, ну да чего уж там...

– Я что хотел сказать, стоит тебе поставить это дело под контроль, и тебе не о чем волноваться. Черт заперт в коробочку. Но сначала нужно тренироваться и еще раз тренироваться. Как ты училась завязывать шнурки или выводить буквы в детском саду.

– Но я... я не хочу ничего поджигать! И не буду! Не буду!

– Ну вот, все из-за меня, – расстроился Джон. – Разве я думал... Прости, Чарли. В следующий раз прикушу свой длинный язык.

Но в следующий раз она сама завела разговор. Это произошло спустя три или четыре дня, она успела хорошенько обдумать его построения... и, похоже, нашла в них один изъян.

– Они от меня не отстанут, – сказала она. – Будут требовать, чтобы еще зажигала, и еще, и еще. Если бы ты знал, как они за нами гонялись! Они не отвяжутся) Сначала, скажут, маленький костер, потом больше, потом еще больше, потом... Я боюсь... боюсь!

Воистину, он не переставал ею восхищаться. Интуиция и природный ум были у нее отточены до совершенства. Интересно, что сказал бы Хокстеттер, узнай он, что Чарли Макги в двух словах сформулировала их тщательно разработанный сверхсекретный план. Все их отчеты, посвященные Чарли, поднимали вопрос о том, что пирокинез был лишь одним, пускай главным ее псионическим даром, – к числу прочих Рэйнберд относил интуицию. Ее отец несколько раз повторил, что Чарли знала о приближении агентов – Эла Стейновица и прочих – к ферме Мэндерсов, знала задолго до того, как их увидела. Есть от чего хвост прижать. Если в один прекрасный день ее интуиция обратится на его, Джона, личность... говорят, никакой ад не сравнится с оскорбленной женщиной, а Чарли, обладай она хоть половиной тех способностей, которые он в ней подозревал, вполне способна устроить ад, во всяком случае его точную копию. И тогда ему станет очень жарко. Что ж, это добавляло остроты в его будни – что-то в последнее время они пресноваты.

– Чарли, – ободряюще сказал он, – ты ведь не будешь это делать задаром.

Она озадаченно смотрела на него. Джон вздохнул.

– Не знаю даже, как объяснить, – сказал он. – Привязался я к тебе, вот что. Ты мне вроде дочки. Как подумаю, что они тебя держат в этой клетке, к отцу не пускают, не разрешают гулять, играть, как другим девочкам... меня аж зло берет.