Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Что вы там натворили, князь? Эдак вы мне всю губернию разгоните… Говорят, один остолоп даже прохудил штаны от страху? Ха-ха-ха! Мышецкий ответил без улыбки: — Ваше превосходительство сами изволили признать, что в губернии не всё благополучно. Я никому зла не желаю, руководствуясь единственно лишь выгодами по службе… — Ну ладно, князь, ладно! До чего же вы, правоведы, поговорить любите… А что, — спросил он неожиданно, — Конкордия Ивановна была у вас? — Была. — Вот б…! — восхищенно выругался Влахопулов, колыхаясь выпуклым животом. — Ну и баба! Такую и озолотить не грех. Куда там до нее Матильде Экзарховне! — Она, очевидно, близка к архиепископу Мелхисидеку? — спросил Мышецкий заинтересованно. — Еще бы, Мелхисидек души в ней не чает! А мы с ним — вот так! — Симон Гераклович потер один кулак об другой. — Я бы этого блудодея во святости давно из Уренска выставил, да он собака-то не из моей псарни. Сам Победоносцев нашел его в какой-то дыре и до преосвященства поднял! Мышецкий быстро прикинул в голове, какие выгоды можно извлечь из этой запутанной комбинации. Вывод был один: «Надо заехать к Мелхисидеку, поклон шеи мне не сломает!» — Вот что, князь, — продолжал Влахопулов внушительно, — я велел вчера нашему итальяшке… — Чиколини? — догадался Мышецкий. — Да, полицмейстеру. Чтобы он, черноротый, не вздумал пропускать переселенцев через город. Увижу хоть одного «самохода» на улице — велю городовым телегу ломать! — Отчего так строго? — спросил Сергей Яковлевич. — Оттого, что в прошлом году был уже мор по губернии. Вы еще не знаете, князь, что такое холера! А потому я и велел: поймали «самохода» — не жалей. Хватай с барахлом и сопляками, тащи в острог! Река вскроется, на баржу всех запрем — и пусть плывут с богом: дальше уже не моя губерния… Легок на помине, явился полицмейстер, держа узелок под локтем. Поклонился учтиво, развязал перед начальством тряпицу. Взору открылись черные ватрушки, прокаленные калачи, куски деревенского хлеба. — С базара я, — сказал Бруно Иванович. — Ты что — побираться ходил? Чиколини снял фуражку, мелко закрестился поверх шинельки. — Начинается, — возвестил он со вздохом. — Неужели и в этом годе в Мглинском да Запереченском уездах пухнуть мужики будут? А — сеять? — И он опять закрестился. Мышецкий взял ватрушку, разломил ее пополам: — С морковкой, кажется… Ну-ка! Полицмейстер остановил его руку с поднесенной ко рту ватрушкой: — Остерегитесь, князь. Этот хлебчик кусается. Сергей Яковлевич придвинул ватрушку к самому пенсне: колючие перья отрубей щетиной торчали поверх излома. — Спасибо, что предупредили. Я действительно не приучен к подобным… вафлям. Влахопулов сгреб в кучу хлебные куски, кликнул лакея: — Эй, выбрось! Да не скроши птице — подохнет! Мышецкий протянул руку: — Нет, Симон Гераклович, такими кусками не бросаются… — Зачем вам это, князь? — сердито фыркнул Влахопулов. — Мне нужен точный анализ того, что содержится в желудке мужика нашей губернии… Может, — предложил Сергей Яковлевич, — сразу откроем запасные магазины, чтобы выдать хлеб наиболее нуждающимся? — Как бы не так! Хлеб-то они всегда сожрать рады, а что сеять под яровые? — А скоро сеять, — вмешался Чиколини. — Тяжелый год… — Все не передохнут, — веско рассудил губернатор. — Кто-нибудь да останется. А потом, глядишь, и новый урожай подоспеет… Выкрутятся, не первый год! — На том и держимся, — скуповато подчеркнул Мышецкий. Чиколини звякнул шпорами перед Влахопуловым: — Позвольте высказать свое мнение? — Валяй! Ум — хорошо, а полтора — еще лучше… Ха-ха! — Как вы изволили распорядиться, я заставы перекрыл… — Молодцом! — Только вот… До лавок две семьи пропустил я. Издалека народец тянется, колесной мази купить негде… Да и детишки! Губернатор, побагровев, треснул кулаком по столу: — Ты что, в бараке еще не валялся? На Свищево поле тебе захотелось? На вот, возьми, подмажь колесной мазью… Он протянул Чиколини кукиш. — Ваше превосходительство, — приосанился полицмейстер, — не забывайтесь: я ведь тоже служил… по артиллерии! — Ну, так на же тебе — на лафете! И кукиш правой руки был водружен на «лафет» (ладонь левой руки) и поднесен к самому носу бедного Чиколини. — Узнаешь свою пушку? — спросил помпадур грозно. Мышецкий поднялся, завязал губернские хлеба в узелок и протянул его полицмейстеру. — Отнесете в коляску, — велел он. — Позвольте откланяться, любезный Симон Гераклович?.. В коляске они долго молчали. Чиколини, зажав меж колен обшарпанную «селедку», печально вздыхал. Потом признался: — Извините, князь. Мне так неудобно перед вами за эту грубую сцену. Был вот я до этого в Липецке… — Ах, оставьте! — поморщился Мышецкий. — Скоро его заберут от нас. Повыше сядет. — Да кому он нужен-то? — рискнул Чиколини откровенностью. — Не говорите так, — возразил Сергей Яковлевич. — Россия бедна талантами… Лучше поговорим об Обираловке! — Что поделаешь, — ответил Бруно Иванович. — Уренск ведь место административной ссылки. Писал я уже! Куда не писал только, чтобы оставили в Уренске одних политических. С ними спокойнее, да и… не мне, а жандармам возиться! — Это не выход, — ответил Мышецкий. — Сколько ни перекладывай грязный платок из кармана в карман, он все равно будет грязным. Здесь нужны разумные репрессалии!.. Бруно Иванович выпрыгнул из коляски напротив телеграфа, а вице-губернатор завернул на Хилковскую, сдал образцы хлеба в полицейскую лабораторию. Чиновник попался опытный: нюхал крестьянский хлеб, растер его в пальцах, сказал: — Могу ответить сразу: песок, конопля, лебеда и куколь. С преобладанием последнего. — Каковы же последствия? — Пожалуйста, — пояснил лаборант. — Слущивание небного эпителия, разрыхление слизистой оболочки и появление язвенных образований в глотке и кишечнике… — Но куколь же ядовит? — напомнил Мышецкий. — Безусловно, князь. И он преобладает в этом составе. Вернувшись в присутствие, Сергей Яковлевич вызвал к себе губернского статистика: — Дайте мне сведения за последний период времени: ввоз и вывоз куколя из губернии, точную диаграмму повышения или занижения агростеммы на губернском рынке. — Будет исполнено, ваше сиятельство… |