Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— За что же вы сосланы? — А разве этого недостаточно? — Но… — Да, — подхватил Ениколопов, — были и причины! Я принимал участие в покушении на витебского губернатора. Сергей Яковлевич закинул руки назад, покачался с носков на пятки, вздернул подбородок. — Вот как? Почему-то он даже не был удивлен; ему только не нравилась улыбка на лице Ениколопова — почти издевательская, с наглецою в глазах. — Именно, князь, — продолжал эсер (иногда врачующий, а иногда убивающий). — У нас ведь как? Одни — типография, другие — экспроприации, а мне… губернаторы! Губернаторы, ваше сиятельство, — заключил он цинично, — это моя партийная специальность! — Вы довольно… откровенны, — вспыхнул Мышецкий. — Но вы же довольно… прогрессивны! — ответил врач. Сергей Яковлевич дал понять, что он собирается уходить. Немного замялся, ожидая поклона. Но поклона не было, и он повернул на выход, также не поклонившись. Возле дверей, однако, задержался. — У меня просьба, — сказал он. — Велите открыть парадный подъезд. Терпеть не могу задворок. И только тогда Ениколопов ему поклонился: — Вот это я обещаю вам, князь… 6 Вечером он почти выпал из коляски — разбитый, усталый и отупевший от обилия впечатлений. Чиновники (в тугих мундирах, запаренные, голодные) из присутствия не уходили — ждали его с душевным содроганием. Сергей Яковлевич поднялся к себе, впервые скинул крылатку. Размял пальцы, сведенные за день в тесных перчатках. Огурцов затеплил перед ним ароматную свечу, чтобы освежить в кабинете воздух. — Спасибо, — не сразу заметил услугу Мышецкий. — Пусть же господа чиновники приготовятся… Сейчас я выйду! Огурцов шагнул, и его тут же швырнуло через три половицы. — Вы — что, пьяны? С утра вы ходили ровнее. — Годы, ваше сиятельство… — ответил старый чиновник. Сергей Яковлевич еще раз пробежал глазами «брульон», данный ему Мясоедовым; возле фамилий чиновников, заподозренных при ревизии, стояли отметки: «подл… берет… растленен… низок!» — Ну, ладно. — Мышецкий поднялся. — Проведите меня… Электрическая станция работала скверно, лампы мигали, и в полумраке парадного зала безлико застыли уренские заправилы. Коротко приветствовав своих будущих сослуживцев, князь прошел вдоль шеренги выпуклых животов, впалых грудей, опущенных плеч и согнутых спин. Лиц он почти не различал в потемках громадного зала, да, впрочем, и не желал их видеть, — слишком свежи были впечатления дня: ночлежка, казарма для сирот, тюремный частокол, трущобы Обираловки, старуха на круглом столе и прочее… — Господа, — обратился Мышецкий, — кто из вас губернский предводитель дворянства? Ему объяснили, что господин Атрыганьев не присутствует здесь, ибо еще вчера соизволил выехать из города в имение. — Вчера? — переспросил Сергей Яковлевич. — Однако ему должно бы знать, что я приезжаю сегодня… Ну, хорошо! Мимо него потянулся ряд советников правления, Сергей Яковлевич миновал его без вопросов и пожеланий. Задержался лишь возле губернского прокурора. — Сударь, — сказал он ему, — сегодня я посетил вашу Бастилию… Там я видел несчастных, которые (если можно им верить) не знают, за что сидят. — Да знают они, ваше сиятельство всё знают, — добродушно пояснил прокурор, — Притворяются только… — Вот как? Во всяком случае я советую вам наведываться в тюрьму почаще… Разберитесь! Прокурор забубнил что-то о тяготах своего положения, но Сергей Яковлевич уже походил к губернскому статистику: — Как вы организуете работу комитета? — Очень просто, ваше сиятельство. У меня есть графы: баранов — в одну графу, коров — в другую. Для людей заведена у нас особая ведомость: баб — в левую, мужиков — в правую. А ежели, скажем, вот бревна или кирпич… На груди статиста покоился значок «XXX лет беспорочной службы», и Мышецкий остановил его: — Довольно! Он вспомнил о Кобзеве — статистик нужен; но решил не спешить: Ивана Степановича он прибережет. Всегда найдется более нужное. Более важное. И махнул рукой, открещиваясь: — Бог с вами, можете продолжать… Баранов — в одну, баб — в другую. А-а, вот и вы, сударь! Перед ним стоял, улыбаясь, как старому знакомцу, титулярный советник Осип Донатович Паскаль — тот самый, что первым засвидетельствовал сегодня свое почтение. Мышецкий подвытянул из-за обшлага «брульон» сенатора: напротив фамилии Паскаля стояла жирная отметка — «главный вор, но не уловляется». — Вы продовольственный инспектор? — Именно так, ваше сиятельство. Паскаль склонился перед ним, но Мышецкий выговорил: — Спешу предварить ваше усердие. Со мною вы служить не будете. — Позвольте, ваше… Верой и правдой… — Не просите. Уже отставлены. По «третьему пункту!» Осип Донатович Паскаль покинул шеренгу, бормоча вслух что-то о правосудии и о том, что он проживет и без службы. Да, он проживет и так, — ничуть не хуже… Еще одна фигура — мужчина в соку, только слабоват на ноги, даже штаны трясутся от страха. — Ваше место по службе, сударь? — Губернский инженер и архитектор Ползищев… поклонник Ренессанса в титулярном чине! — Весьма приятно, господин Ползищев. Глядя на него, Мышецкий вдруг вспомнил стихи Козьмы Пруткова: «Раз архитектор с птичницей спознался!» — и не мог сдержать нечаянной улыбки. Так и отошел, ничего не сказав, чтобы не прыснуть. — Тюремный инспектор Уренской губернии. «Ага, голубчик, попался». — Вон отсюда! — гаркнул Мышецкий. — Я не желаю видеть вас даже… Прокурор! Выставьте его самолично за двери. Вы также повинны в том безобразии, которое сообща развели в остроге. Под суд отдавать буду! В рядах чиновников кто-то прочел молитву: «Спаси, господи, люди твоея…» Следующая фигура — так себе, ничего особенного: — Советник казенной палаты — Такжин, Гаврило Эрастович. Заглянул в «брульон»: об этом господине ни дурного, ни хорошего. И тогда Мышецкий брякнул наугад: — Какие изобретены вами конкретные формы для пропитания голодающих в случае недорода? Полная растерянность — его даже не поняли: — Питание, ваше сиятельство? — Ну да. Питание… Он повернулся к другому чиновнику. — Потулов, — проскрипел тот. — Многосемейный… — Тоже по казенной палате? — спросил Сергей Яковлевич. |